Книга Банкротство мнимых ценностей - Олег Рой

– Эй, камрад, просыпайся!

Женька открыл глаза. Как это он ухитрился заснуть?

– Что, уже приехали?

– Приехали, – пророкотал бородатый, – мать его так! Почти на тот свет.

– Уже?.. – не понял Женька.

– Не знаю, как насчет «уже», но дальше дороги нет.

Крутилин поднял голову и посмотрел через переднее стекло. Свет фар упирался в преграду – поперек дороги лежало большое дерево.

– О господи, где это мы?

– Как где? Да на пути к твоей деревушке. Я, как положено, сразу за постом ГИБДД свернул с шоссе на проселочную дорогу – а тут на тебе здрасьте! Чуть шею себе не сломали. Хорошо, что я скорость здесь сбавил, – бородатый был уже без сигары.

Лохнесс попытался разобраться, где они находятся, но из машины ничего не было видно. Тогда он вышел и огляделся. С одной стороны дороги глухой стеной стоял лес, и было слышно, как гудит в верхушках ветер и деревья, отвечая ему, скрипят и постанывают.

По другой стороне, немного поодаль, тянулось кладбище. В ярком свете месяца легко угадывались кресты, а почти у самой дороги чернела какая-то страшная, непонятной формы, громада. Только через некоторое время Евгений наконец понял, что это такое – руины старой разрушенной церкви.

Не думая ни о чем, повинуясь невесть откуда взявшемуся необъяснимому импульсу, он двинулся в ту сторону, не обращая внимания на доносящееся сзади: «Эй, камрад, ты куда?» Идти оказалось совсем недалеко.

Даже в таком полуразрушенном состоянии церковь выглядела величественно и поражала своими размерами. Вблизи благодаря лунному свету и блестящему полотну снега можно было рассмотреть все детали, вплоть до надписей и граффити, которыми были расписаны и уцелевшие куски стен. Жалкие останки церковной ограды напоминали, что здесь когда-то был богатый приход, а значит, много деревень вокруг. Два-три завитка пропавшего навсегда узора решетки торчали из разрушенных столбов ограды. Сверху, покачиваясь на железной арматуре, сиротливо свисали намертво слипшиеся огрызки кирпичной кладки. А на куполе, вернее, на том, что от него осталось, каким-то чудом держался ангел. Ангел с одним крылом. Очевидно, когда-то он держал в руках крест, венчавший церковь. Где теперь тот крест?.. Так и парил облезлый ангел, прижимая к груди два сжатых кулачка…

Лохнесс остановился, сраженный тем странным ощущением, которое вдруг захватило его целиком. Это открывшееся ему в рождественскую ночь видение он воспринял как знак свыше.

«Я сам как вот эта церковь… – пробормотал он. – Я еще жив – но я уже умер…»

И тут же почувствовал, что ошибается. Несмотря на заброшенное состояние, в храме не было и намека на умирание. Наоборот – весь его гордый и все еще полный достоинства вид словно призывал к жизни, заставлял продолжать существование и бороться, несмотря ни на что.

Женя почувствовал, как перехватило горло и слезы подступили к глазам. Что это? Он ехал, нет, он бежал, чтобы на маминой даче подвести черту. Он рвался к смерти как к избавлению от всех проблем, как к возвращению к покою. И вдруг само место покоя – церковь и кладбище – остановило этот бег. Струна, натянутая до предела, лопнула. Полный банкрот – как в бизнесе, так и в личной жизни – Евгений Крутилин сел в сугроб и завыл.

– Эй, камрад, ты че, че?.. – подбежал к нему бородатый.

Женька рыдал, закрыв лицо руками.

– Ну правда, чего ты? – Бородатый опустился рядом с ним на корточки, неловко обнял за плечи, пытаясь заглянуть в лицо. – Случилось что, да?.. Тебе очень надо было?.. Там чего – на даче-то? Мать, что ли, ждет?

– Нет матери… – мотнул головой Лохнесс. – Умерла. Там больше никого нет.

– Ну а раз никого, чего туда торопиться-то? – резонно заметил бородатый. – Видишь, нам дорогу самим не очистить, здесь трактор нужен. Так что, может, обратно поедем?..

Бородатый говорил с ним участливо и осторожно, как с ребенком или больным.

– Извини, старик, – Женя поднялся. – Давай обратно… В Москву.

– Правильно, в Москву… обратно. – Бородатый засеменил к машине, то и дело оглядываясь, идет ли за ним Евгений. Усадив наконец своего непутевого пассажира, и сам сел за руль, включил зажигание, дал задний ход, развернулся и пулей рванул в сторону города.

– Ты только это… – попросил Лохнесс.

Водитель с тревогой обернулся – что еще?

– Скажи, как это место называется… Знаешь?

– А чего ж не знать? Рождественское это. Тут до дачи твоей километров пятнадцать, не больше, если по прямой, через лес…

Обратно ехали под неумолчный говор бородатого. Он перечислил всех своих родных – теток, дядек, шуринов и племянников, проживающих в этих краях, поведал Крутилину краткую историю своей жизни, рассказал, как он солит грибы да как надо правильно закидывать удочку. Словом, всячески пытался отвлечь своего ночного пассажира от грустных дум.

– У тебя сколько детей? – спросил бородатый.

– Детей… – Крутилин понемногу приходил в себя. – Нет у меня детей.

– А у меня двое. Девчонки, – бородатый заулыбался. – Хочу еще одного. Но чтоб парень. Я своей так и сказал.

– А она?

– А что она? Хихикает. Ты, говорит, брак гонишь, а мне отдуваться… – Бородатый громко засмеялся. – А ты давай, парень, детей заводи. Они по-другому заставляют на жизнь смотреть.

– Это как по-другому?

– А так. Ты начинаешь не для себя жить, а для них. Смысл в жизни появляется.

Когда они въехали в Москву, был первый час ночи.

* * *

У Автозаводского моста Крутилин вышел. Здесь, в одном из безликих старых домов, жила Вика. Вика… Слабый тонкий стебелек с огромными серыми глазами.

«Ви-ка», – он тихо произнес, как бы пробуя на язык это новое для него и такое знакомое имя.

Вика работала у него секретаршей, точнее, как это сейчас называется, помощником руководителя. Без всякого фривольного подтекста. Крутилин в этом не нуждался, он был счастлив с Мариной. А вот Вика… Вика любила своего шефа. Нет, она никогда не намекала на свои чувства, не пыталась кокетничать и не переходила границ. Она страдала молча, и лишь глаза выдавали ее. Крутилин делал вид, что ничего не понимает. Он давно решил, что лучше не вселять в девочку несбыточных надежд, не разрушать ее жизнь. Повздыхает и перестанет, найдет себе другого. А на него рассчитывать нечего, для него до последнего дня вообще никого не существовало, кроме Марины…

В храме неподалеку звенели колокола, шла праздничная служба. Лохнесс остановился и прислушался. Перед глазами встала та, порушенная, с однокрылым ангелом, церковь. «Стоит там сейчас одинокая, – подумал Женя, – такая же одинокая, как и я, с такой же израненной, как у меня, душой. А ведь могла бы, как эта, городская, собрать прихожан сегодня на службу. И звон колокольный как бы далеко был там слышен. Там наверняка долгое эхо…»