Книга Тайны парижских манекенщиц - Фредди

– Ходите, малышка. Меня здесь нет.

Робким:

– Вы красивы. Вы творите красоту. Именно поэтому вы на земле. Настоящим вознаграждением было, когда он во время позирования проходил позади вас и своей квадратной кистью касался бедер, чтобы «выделить талию». И все без задней мысли спрашивали:

– А он до талии дотянулся? Честь быть его фавориткой! Как я была ему признательна!

Какое уважение! И даже чуть больше… Представьте, он приглашал меня к себе домой, познакомил с дочерью Николь, студенткой медицинского факультета, и та тоже благожелательно относилась ко мне. Летом 1943 года коллекции не было. Но вовсю шли показы в провинции. Как Лелонгу и его группе удавалось такое? Думаю, парижская мода ослепляла немцев. Мы всегда быстро получали необходимые документы. Никаких затяжек, никаких обысков и долгих ожиданий. Мы имели успех в Лионе, Туре, Бордо. Меня уже окружал небольшой ореол славы.

На сцене

Эти месяцы запомнились веселым времяпровождением в воскресные дни в компании с Доминик Франс. Обычно мы бывали в Иль-Адам, где перед нами распахивались двери гостиницы, которую держал один из ее приятелей. Вторая половина дня – на пляже в шикарных купальниках, загорая, играя в волейбол или слушая пластинки. Купалась мало. Я всегда противилась обучению плаванию, хотя все наперебой спешили научить меня.

Отъезд из Буржа на авеню Матиньон

В то лето мы вчетвером совершили настоящий подвиг: проехали из Парижа в Биарриц на велосипедах за четыре дня. Оцените среднюю скорость! Три недели фарниенте[49] на берегу океана, которого я еще ни разу не видела.

Горжусь ли я таким подвигом? Никогда не забуду, что за время оккупации мои прекрасные «каррары» (ибо у меня украли три таких велосипеда) были моими верными друзьями, которых не обменяла бы даже… на окорок!

Мы продолжали светскую жизнь. Ночные заведения, кино, театры. Я носилась по ночному Парижу, черному как топка печи, на велосипеде, который оставляла (всегда побаиваясь лишиться его) в каком-нибудь проходе. Чаще всего на велике приезжала и в Бурж, где вновь обрела дом. В костюме или меховом манто, в модной шляпке, я неслась вперед, не обращая внимания на шуточки и комплименты.

Наступила осень. Лелонг решил готовить февральскую коллекцию. (Что будет в 1944-м?) Мною занимаются Бальмен и Диор. Но еще больше внимания оказывает хозяин, вдохновившийся на десять платьев из двадцати, которые я буду представлять.

Летняя коллекция стала триумфом для Дома, и, осмелюсь сказать… для меня. Вспоминаю придворное платье из розовой парчи с длинным шлейфом. Пришло мое время стоять в окружении консилиума первых портних, перчаточниц, меховщиц, следящих за каждой мелочью. Невероятно быстрая в одевании, как и в раздевании, я продолжала затыкать дыры в дополнение к своим эксклюзивным обязанностям. Я вновь была «невестой», стыдливой… и уже пробужденной. И долго ею оставалась.

Искусство Лелонга! Хроникеры могли бы написать об этом целые тома. Одному Богу известно, через руки каких талантливых модельеров я прошла! Но, наверное, никто не одевал меня лучше Лелонга. Сдержанный творец, противник любого вызывающего шика, он был гением пастельных оттенков, коричневого, бутылочно-зеленого и зеленого цветов. Ему не нравились противопоставления красок. Но он оставался современным, не держал в узде своих модельеров, чей дар хвалил, без нажима влиял на них, сдерживал, вдохновлял, давая пример чудесных творений, которые никогда не выходили из моды.

Можно удивляться, что накануне высадки[50] заботы маленького мирка, в котором я вращалась, не изменились. Историки свидетельствуют, что Париж гордился тем, что продолжал свою привычную жизнь даже под угрозой смерти. Театральные залы не пустели, несмотря на воздушные тревоги. Заказывались пьесы. Тогда состоялось открытие Руссена[51]. Продолжались танцы (втихую) на вулкане!

Боши![52] Стало хорошим тоном их ненавидеть (ведь их уже здорово потрепали), хотя знаю, в 1940-м многие без ужаса рассматривали возможность стать немцами. И даже лучше – «европейцами»! У нас дома (у меня их было два) их ненавидели. Манюель, хоть и испанец, не раз приводил меня в дрожь, ворча «грязные боши!» в кабаре. А мой отец был истинным патриотом! Он регулярно в семь часов слушал ВВС, и его глаза загорались, когда говорили Мари[53], Шуман[54]. Он не входил в Сопротивление. Знал ли он, что это такое, будучи совершенно аполитичным? Однако, когда однажды утром обнаружил в нашем саду экипировку парашютиста, сказал: «Бедняга! Надо его отыскать, накормить, спрятать!» Он провел скрытные поиски в окрестностях, но никого не нашел.

У Доминик Франс одна молодая женщина приводила иногда своего приятеля, то блондина, то брюнета, то с бородой, то без бороды, то в очках, то без, который не приходил на свидания, исчезал, возвращался. Только после освобождения я узнала, что он герой. Как-то вечером, когда нас всех пригласили в Перигор[55], он уехал на роскошном открытом автомобиле. Боши! Я уже говорила, что мир моды почти не считал их слишком враждебными. Когда немцы встречались в ночных кабаках, они не приглашали меня на танцы, поскольку рядом был ревнивый кавалер. Но как-то ночью, когда Манюеля рядом не оказалось, меня пригласил на танец юный парень, красивый как Бог. Он был в штатском, но только после слов мадам Доминик Франс я сообразила… кто он. Тем хуже!

Но когда он во второй раз с поклоном пригласил меня, я отказалась, сославшись на усталость.