Книга Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций - Роберт Фрэнк

Предполагается, что животная часть нашей природы должна быть больше озабочена тем, чтобы «получить больше среднего», а не тем, чтобы «получить максимально возможное». Отсюда следует полное неуважение к любым ценностям, индивидуальным или групповым, которые бесполезны в конкуренции за партнера. Если так, то животное, являющееся частью нашей природы, нельзя рассматривать как подходящего хранителя для ценностей цивилизованных людей[39].

Практически все человеческие культуры, которые нам известны, тратили много сил на прививание морального кодекса поведения и его поддержание. Большинство таких кодексов противостоит «животному в нашей природе», призывая людей отказаться от личной выгоды во имя других людей. Возможно, эти кодексы и являются реальным объяснением жертвенного поведения.

Мы знаем, однако, что существуют по крайней мере некоторые формы самопожертвования, которые культура явно объяснить не может. Один из примеров — стремление к мести, обсуждавшееся в главе I. Большинство культур не только не поощряет месть, но даже предпринимает реальные шаги к тому, чтобы положить ей конец. Вопреки первому впечатлению, библейское выражение «око за око, зуб за зуб» — это не призыв к отмщению, но просьба ограничить его масштабами первоначальной провокации. Мы можем с полной уверенностью заключить, что там, где культурные нормы пытаются сдерживать какое-то поведение, люди, оставленные на произвол судьбы, еще больше склонны к этому поведению. Таким образом, едва ли имеет смысл предлагать культурное обусловливание в качестве объяснения того, почему мы в первую очередь наблюдаем именно подобное поведение.

Однако это возражение, явно, неприменимо в случае поощряемого культурой поведения, например, честности или участия в благотворительности. Многие утверждали, что такого поведения не существовало бы вовсе, если бы не давление со стороны культуры. В конце концов, само определение честности сильно разнится от культуры к культуре и даже среди отдельных групп в рамках одной культуры. Мафиози следует кодексу поведения, сильно отличающемуся от кодекса поведения пресвитерианского священника. Это говорит о том, что нет никакого простого биологического побуждения «быть честным». Если здесь и работает какой-то унаследованный инстинкт, он должен быть очень и очень гибким — что-то в духе «прислушивайся к тому, чему тебя учат окружающие, и старайся следовать их советам».

Необходим ли такой инстинкт, или культурных норм самих по себе достаточно, чтобы объяснить существование альтруистического поведения? Легко утверждать, что культурные нормы могут быть предварительным условием появления альтруистического поведения. В конце концов, мы знаем, что в культурах, которые его не поощряют, альтруизм — большая редкость.

Так же легко понять, почему даже прирожденный эгоист был бы рад жить в культуре, которая поддерживает альтруистические нормы, ибо, если эти нормы действенны, другие люди в итоге будут к нему благосклоннее.

С точки зрения скептического бихевиориста, однако, настоящая загадка — зачем эгоистическому индивиду соблюдать данный кодекс. Другими словами, мы должны объяснить, почему не будет решающего преимущества в нарушении моральных норм всякий раз, когда это выгодно. Некоторые люди именно так и поступают. Но большинство людей — отнюдь не оппортунисты. Как в мире, в котором, очевидно, есть высокие выигрыши от оппортунистического поведения, сохраняется что-то иное, нежели сугубо оппортунистическое поведение?

Здесь я должен подчеркнуть, что под «полным оппортунизмом» я не подразумеваю открыто антисоциального поведения. Настоящий оппортунист сотрудничает, когда это в его интересах, и часто воздерживается от обмана, когда есть хотя бы малая вероятность, что его разоблачат. Он может казаться образцовым гражданином. Но существует масса случаев, когда образцовый гражданин может отказаться от сотрудничества, по сути дела, совершенно безнаказанно. Он может, среди прочего:

• оставить себе деньги из найденного бумажника;

• не сообщить об этих деньгах в налоговую службу;

• завысить свои расходы к возмещению и страховые требования;

• не оставить чаевых там, где находится проездом;

• оставить мусор на пустом пляже;

• отключить в машине прибор контроля за выхлопами.

Возможно, некоторые люди делают все перечисленное. Еще больше людей делают лишь что-то из этого списка. Природа этих поступков такова, что, хотя мы и можем знать, что кто-то это делает, узнать, кто именно, все равно невозможно. И все же мы знаем: не все делают все из этих вещей. Если бы все приборы контроля за выхлопами были отключены, воздух был бы грязнее, чем сейчас; если бы все мусорили, пляжи тоже были бы грязнее.

Верно ли, что люди, которые воздерживаются от нарушений во всех этих ситуациях, менее успешны? Многие религии учат нас, что добродетельные люди могут ожидать награды в иной жизни. Но общепринятая мудрость гласит, что в этой жизни добродетель — сама по себе награда. Это фундаментальный парадокс дарвиновской модели и других материалистических теорий человеческого существования. Они не оставляют явного места для добродетельного поведения, но при этом можно в избытке найти убедительные свидетельства такого поведения.

Хотя культурные нормы могут быть необходимыми, их явно недостаточно для объяснения такого поведения. Прежде всего, возникает вопрос, зачем родителям-оппортунистам сотрудничать, чтобы научить своих детей не быть оппортунистами. Почему бы им просто не сказать: «Будь энергичным членом группы, соблюдай свои обязательства, когда их несоблюдение заметно, но во всех остальных случаях не упускай возможности получить личную выгоду»?

Предположительно, можно было принять законы, мешающие родителям-оппортунистам транслировать своим детям подобные послания. У нас, например, есть обязательное образование, и мы можем попытаться прививать благородные культурные ценности в школах. Однако мы знаем, что некоторые люди — например, социопаты — невосприимчивы даже к самым активным формам культурного обусловливания. А если оппортунисты постоянно превосходят всех остальных своими успехами, согласно неумолимой логике эволюционной модели, мы должны были бы в итоге остаться исключительно с этими людьми.

Однако этого не случилось. В главе I я предполагаю, что одной из причин может быть то, что люди, не склонные к оппортунизму, внешне отличаются от других, и что в этом различии может лежать ключ к их выживанию. Обратимся теперь к деталям этого объяснения.

III. ТЕОРИЯ НРАВСТВЕННЫХ ЧУВСТВ

Рано утром 13 марта 1964 года Уинстон Мозли последовал за молодой женщиной, которая вышла из машины возле железнодорожной станции в Квинсе, Нью-Йорк. Он догнал ее на тротуаре напротив книжного магазина недалеко от ее квартиры, повалил на землю и ударил ножом в грудь. Когда она закричала, в ближайшем доме зажегся свет и открылось несколько окон. Один сосед закричал с седьмого этажа: «Отпусти девушку!»