Книга Гость - Александр Проханов

В салон, где процветали недомолвки,Где скептик остроумием блистал,Влетел снаряд тяжелой трехдюймовки,И начал повесть с белого листа.

На белой стене были развешены фотографии с именитыми гостями, посещавшими редакцию журнала. Поэт Быков, с круглой головой и усиками, похожий на кота. Вдова Солженицына Наталья, с белым волевым лицом, продолжающая на земле миссию покойного мужа. Американский посол в Москве Стелбот, окруженный сияющими членами редакции. Веронов смотрел на белую стену, нарядные рамки фотографий и чувствовал, как приближается к зданию снаряд: вот-вот с грохотом он проломит стену, оставляя в ней рваную дыру, промчится слепым вихрем над головами гостей и вылетит сквозь другую стену. И в открывшуюся дыру станет слышен шум улицы, рев толпы, пулеметные стуки, и в светский салон ворвется бешеное время, о котором пророчествует хрупкий поэт.

Померкнут блестки мишуры мирской.Повиснут флагов ветхие мочалки.Тогда в ночи промчатся по Тверской,Сверкая пулеметами, тачанки.

Веронов вдруг испытал сладостную муку, слепящее до боли в глазах страдание, жадную страсть к разрушению, в котором сгинут все обрыднувшие образы мира, обступившие его. И начнутся жуткие русские игры, уносящие с земли все омертвелые формы, все благополучные мысли, все благонамеренные слова, превращая их в разящий свист великого русского сквозняка.

Там будет кровь в озерах, как вода.И упадут созвездья к горизонту.Гремя огнем, пойдут на городаТанкисты из восставших гарнизонов.

И он, Веронов, будет сидеть в этом танке, держась за ледяную крышку люка, глядя, как летит мимо глаз стеклянный воздух и разлетаются от ударов брони лакированные, с брызгами фар, машины, и пулеметные пунктиры прошивают толпу, и впереди, туманный, со своими дворцами и шпилями, встанет желанный город, к которому стремятся танки.

Гори, гори, багровая звезда,Над миром истлевающих останков.Мне пели песню бронепоездаНа стылых разоренных полустанках.

Это была красота разрушения, поэзия истребления, когда открывается сладкая тьма и ты летишь в нее в свободном падении, удаляясь от света, забывая о небе, наполняясь священной тьмой, в которой начинает мерцать адский огонь, раздается подземный восхитительный гул, начинает играть чудовищная музыка русской бездны. И ты ее сын, ее пророк, ее провозвестник.

Москва красна от липкого варенья.Под тяжестью согнулись фонари.Моя жена, как в первый день творенья,Войди ко мне при отблесках зари.

Боже, были когда-то иная жизнь, прекрасная женщина, ее чудесное родное лицо, от которого становилось чудно и светло. Они плыли в лодке по негаснущему отражению зари, и вокруг стояли осененные леса, и в зеленом небе летела утка, роняла в озеро незримую каплю, и от той капли по стеклянной воде расходились медленные нескончаемые круги. Ведь была эта дивная женщина, которая могла бы его спасти от черной мглы, разрушительного безумия, смертельной тоски.

Когда уйдет с земли последнее создание,И ангел улетит в сияньи белых крыл,Ты нам оставишь нищее даянье,Весенний снег оттаявших могил.

Поэт Кавалеров закончил чтение, бессильно уронил руку, согнул беспомощно голову, словно у него обломилась шея. Пошел в толпу, окруженный рукоплесканиями. Все чокались, поздравляли его и уже о нем забывали. Занимались сплетнями, флиртом, шелестящими смешными разговорами. А в Веронове проснулись слезная нежность к изнуренному своими пророчествами поэту, желание обнять его, защитить от неминуемых бед, которые очень скоро поглотят их всех.

– Вы отказываетесь меня замечать? – перед Вероновым стояла девушка с сиреневыми губами, смуглолицая, с ярким глазами, в которых сверкали две серебряные безумные точки. – Вы так избалованы женским вниманием?

– Напротив, я боюсь женщин, чураюсь их, – насмешливо произнес Веронов. – Мне показалось, вы делаете знаки кому-то другому, не мне. Я не достоин вашего внимания.

– Напротив, посреди этой комариной толкотни, этих жужжащих литературных мошек, вы один заслуживаете моего интереса. Я Лариса Лебедь, – она протянула ему смуглую руку с тонким запястьем, на котором блестела золотая цепочка.

– Аркадий Веронов.

– Вам не нужно представляться. Весь Интернет полон ваших изображений. Вы строчите из пулемета, пугаете бедных правозащитников иконой Сталина, танцуете нагишом перед Патриархом всея Руси.

– Положим, это был всего лишь архиепископ. Но все равно, мне неловко за мои нелепые шалости.

– Напротив, вы ими можете гордиться. Я ненавижу этих добродетельных пошляков, которые мнят себя добропорядочными членами общества. Мне хочется их оскорбить, сорвать с них личину, облить всех зеленкой. Именно этим вы занимаетесь – обливаете всех зеленкой.

– У меня и теперь с собой флакон зеленки, – Веронов хлопнул себя по карману, кивая на клубящийся с винными бокалами люд.

– Представляю, какое наслаждение вы испытываете, когда видите изумленные, выпученные от страха глаза!

– А чем вы пугаете обывателей?

– Быстрой автомобильной ездой. Жму на педаль, смотрю, как стрелка приближается к тремстам километрам в час, как отскакивают от меня автомобили-черепахи, как сыплются горохом пешеходы, как воет бессильно сирена патрульной машины, и лечу по Москве, которая кажется размытой акварелью.

– Как бы я мечтал оказаться с вами в одной машине! – Веронов вдруг жадно захотел поцеловать ее сиреневые губы, сжать их так, чтобы она застонала от боли, и он почувствовал бы солоноватый вкус ее крови.

– Хотите прокатиться?

– Хочу.

– Пойдемте.

Они вышли из редакции. Была теплая московская ночь. Накаленные за день камни, железные крыши и чугунные ограды источали накопленный за день жар. Пахло клумбами, духами и табаками прохожих. На стоянке Лариса Лебедь подвела его к красной «альфа ромео», которая казалась дельфином, застывшим на гребне волны. Тихо хрустнул замок, брызнули фары.

– Садитесь, – она пригласила Веронова, и тот погрузился в мягкую глубину машины, окруженный запахами кожи, сладких лаков и едва ощутимых благоуханий, которые оставляет в машине молодая прелестная женщина.

– Пристегните ремень, – сказала Лариса. Осторожно, бесшумно вывела машину со стоянки, а потом резко, с ревом кинула ее на проезжую часть. Вильнула, обходя тяжеловесный вседорожник, и с грохотом, как стартующая ракета, ринулась по бульварам.

Веронов ужаснулся дикому старту. «Альфа» вреза́лась в узкие зазоры, обгоняя попутные машины, задевала их зеркалами, казалось, толкала своими красными бедрами. Как игла, пронзала тесное пространство у чугунной решетки, и Веронову чудилось, что сейчас хрустнет метал и какой-нибудь крюк намотает на себя красный рулон жести.