Книга Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Великая княгиня пыталась установить с Сергеем Салтыковым письменную связь — она любила этого человека, и письма её дышали непритворной нежностью и лаской.
Знала, что отправлять по почте такие письма опасно, и посылала их с верными людьми.
Ни на одно из этих писем напуганный Салтыков не ответил, и Екатерина вскоре поняла, что её возлюбленный не просто охладел к ней, а забыл все те нежные и сладостные ночи, которые проводил с ней.
И опять забвение, опять слёзы, но гордость распрямляла её дух, она старалась утешиться хоть каким-нибудь образом.
Найти утешение в детях ей не удалось — только через шесть недель после родов она увидела своего сына, да и то мельком. Елизавета завладела обоими детьми Екатерины и редко давала матери возможность посмотреть на них.
Нежную привязанность, хоть какое-то подобие любви искало её сердце среди холодной любезности императорского двора.
эр Диккенс слёзно умолял своё правительство отозвать его от русского императорского двора. Он исполнял свою должность посла Англии довольно давно, несколько лет прошло в бесплодных переговорах. Англии необходим был союзник, с которым она могла бы решиться на разрыв с извечным врагом — Францией — и заручиться поддержкой русских солдат, которыми так легко разбрасывалась Елизавета для опоры своим союзникам.
Но длительные усилия сэра Диккенса ни к чему не привели. С императрицей невозможно было говорить о серьёзных планах, а канцлер Бестужев тянул в сторону Австрии, был верен австриякам и об английских интересах и не помышлял.
И сколько бы ни заводил сэр Диккенс разговоров о союзе, о поддержке русской армией английских интересов, он натыкался на глухую стену. Елизавета его не слушала, увлечённая балами, маскарадами и комедиями, а Бестужев отворачивался от английского посла, придумывая всяческие отговорки.
Диккенсу это надоело — сидение в Петербурге среди шумных и многолюдных празднеств было бесплодно. Он просил сменить его другим послом — молодым, крепким, устойчивым к стремительному и бесцельному времяпрепровождению, могущим сопровождать императрицу в её скоропалительных поездках на богомолье и высказывать очаровательные тосты на куртагах и парадных обедах, не приводящие ни к чему...
В туманном Альбионе задумались. Кто может исполнять роль посла и добиться от России определённых обещаний — помощи армии и флота в будущей войне с Францией, которая становилась всё более очевидной?
Нужен был молодой, искушённый в светской жизни посол, блестящий светский лев, умеющий вставить своё слово между картинами менуэта и антрактами посреди комедии...
Чарльз Генбюри Вильямс отвечал всем этим требованиям. Развратный и легкомысленный по натуре, прошедший хорошую школу наслаждения и удовольствий, он мог добиться и тех обещаний, которые жаждала получить от России Англия.
Сэр Вильямс в течение нескольких лет занимал пост резидента английского правительства при саксонском дворе и играл довольно значительную роль в установлении политических связей своего правительства с мелкими германскими государствами. Здесь-то, при саксонском дворе, и познакомился он с выскочкой, парвеню[9], мечтавшим о высоком и могущественном влиянии, не данном ему от рождения. Это был невысокий белокурый молодой человек лет двадцати шести, племянник могущественных фамилий Польши — Чарторыйских — Станислав Август Понятовский.
Как ни странно, но как раз тёмное происхождение и страстное стремление выбиться в самые первые люди на земле сохранили ему чистоту жизненной позиции.
«Сперва строгое воспитание, — писал он впоследствии, — отдалило меня от всяких беспутных отношений. Затем честолюбивое желание проникнуть и удержаться в так называемом высшем обществе, в особенности в Париже, охраняло меня в моих путешествиях, и целая сеть странных мелких обстоятельств в моих попытках вступить в любовные связи в других странах и на моей родине и даже в России как будто нарочно сохранила меня цельным для той, которая с этой поры властвовала над моей судьбой...»
Конечно, писано это было через много лет после первого знакомства с Екатериной и писано даже для её придирчивого глаза, но в основном верно было то, что взор Понятовского, имеющего в душе червоточину честолюбия, всегда поднимался выше собственной судьбы и никогда не останавливался на тех, что способны были ещё более унизить его и без того тёмное происхождение. Во всяком случае, он сумел понравиться сэру Чарльзу Вильямсу, втереться к нему в доверие, и английский посол взял его в свою свиту при отъезде в Россию.
Правда, много при этом похлопотали и могущественные Чарторыйские. Они надеялись, что истрёпанный ветрами междоусобиц корабль их родины получит поддержку в Северной столице, и дали определённые инструкции своему ставленнику при английском посольстве.
В те времена ко всякому посольству в России примазывалось столько тёмных личностей, столько искателей лёгкой наживы и блеска в высшем обществе, что никто и не подумал обратить внимание на тёмную лошадку в свите сэра Чарльза Вильямса. Даже сэр Вильямс поначалу не ставил Понятовского ни во что. Вскоре ему пришлось убедиться, что сам он со всей своей светской ловкостью и пронырством, развратом и цинизмом не смог бы достигнуть и сотой доли тех преимуществ, которыми вдруг возобладал Понятовский, никчёмная личность при посольстве.
Зато Екатерина обратила внимание на Понятовского по подсказке своего советника, шута и развлекателя, камергера Льва Нарышкина. На первом же куртаге, где появился Понятовский, заслоняемый фигурой светского льва сэра Вильямса, Нарышкин глазами показал Екатерине на белокурого невысокого поляка, умеющего держаться просто и естественно, не роняя при этом собственного достоинства.
— Далеко пойдёт этот молодой повеса, — шепнул Лев Екатерине.
Она с удивлением взглянула на своего товарища по развлечениям.
— Умеет говорить, чувствителен, чист душой и сердцем, — скороговоркой шептал Нарышкин великой княгине, — и это в наши дни, когда он вращался и в высшем свете в Париже, но при всём своём лоске сохранил романтическое направление ума...
— Да когда ж ты успел узнать этого поляка? — и вовсе изумилась Екатерина.
— Бывает достаточно одной мальчишеской вечеринки, чтобы узнать, — загадочно ответил Лев.
И Екатерина сощурилась. Она всегда была несколько близорука, чтобы получше рассмотреть какое-либо чудо при дворе, где даже женщины говорили о скабрёзных вещах без всякого смущения.
Она нашла, что Понятовский не так хорош, как Сергей Салтыков, о котором она вспоминала с досадой и тоской, но лоск парижского двора оставил на поляке заметные следы. А уж когда его подвели к ней и он со вздохом поцеловал её руку, прибавив несколько блестящих комплиментов, она вдруг прониклась к нему тёплым чувством. Они заговорили о французской литературе, о новинках философии, о вольтеровских мыслях, и Екатерина уловила родственную душу: Понятовский с одинаковым блеском развивал литературную тему, порицал практику Бурбонов, выказывая истинное свободолюбие, и с тоской и страстью вставлял слово о своей униженной родине. Екатерина была очарована, пригласила его бывать у неё на обедах, и скоро их разговоры становились всё более и более живыми и интересными...