Книга Пункт назначения - Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941-1942 - Генрих Хаапе

В зале царило буйное веселье. В конце концов темноволосая симпатичная француженка, проносившаяся в танце мимо нашего столика, схватила фуражку Ламмердинга и, водрузив ее себе на голову, закружилась в ритме танго. Ситуация приняла щекотливый оборот, когда один из французов грубо сорвал с ее головы фуражку, швырнул ее назад Ламмердингу и с вызовом посмотрел на него. Побледнев и плотно сжав губы, Ламмердинг вскочил со своего места и выхватил пистолет. Музыка тотчас оборвалась, и в зале повисла напряженная тишина. Взоры всех присутствующих были прикованы к нам. Шепотом я настойчиво посоветовал Ламмердингу уладить дело на следующее утро, когда француз снова протрезвеет. Хозяин кафе пообещал позаботиться о том, чтобы виновник инцидента рано утром явился в штаб нашего батальона. Мы довольствовались этим и покинули кафе. На следующий день француз извинился перед Ламмердингом за оскорбление немецкой военной формы.

Моя рождественская почта прибыла только 31 декабря, и я решил провести канун Нового года в одиночестве. Мюллер, исполнявший в отсутствие Дехорна обязанности моего денщика, растопил камин пахучими еловыми поленьями. Из посылки с рождественскими подарками я вынул присланную Мартой миниатюрную новогоднюю елочку, украшенную крохотными свечами, поставил ее на стол и разложил вокруг нее присланные подарки. Пахнущая медом рождественская свеча давала столько света, что я мог углубиться в чтение ее писем, а несколько свежих еловых веток, брошенных в огонь камина, наполнили комнату настоящим рождественским запахом, который я так любил с детства.

В моей памяти всплыл сочельник, проведенный с Мартой у моих братьев и сестер. Я с радостью вспомнил, как Марта пела своим чистым, звонким голосом рождественские песенки. Прошло лишь несколько месяцев с тех пор, как я впервые увидел ее в роли Маргариты в «Фаусте» Гуно на сцене Дуйсбургского оперного театра. С тех пор юный врач станции скорой помощи больницы Кайзера Вильгельма проводил каждый вечер в кресле партера оперного театра, если, конечно, не дежурил в этот вечер в ночную смену. Меня просто очаровали нежность ее мадам Баттерфляй, проникновенность ее Мими и темперамент ее Кармен. Артистизм Марты вызвал мое восхищение, а когда я познакомился с ней ближе, ее неподдельная искренность пробудила во мне любовь. Но вскоре я должен был идти на военную службу, и поэтому мы с ней не успели даже обручиться…

В конце концов вопреки моей воле мысли снова вернулись в Литри.

На улице было по-зимнему холодно и сыро, густой снег все еще лежал на крышах домов, но на улицах он превратился в грязное месиво. Резкий, сырой ветер дул со стороны пролива, и длинные, свисавшие с крыш сосульки начали таять. Под тихий шорох сползающего с крыш снега незаметно подкрался 1941 год…

Постепенно батальон начал признавать нового унтерарцта, не имевшего фронтового опыта. Нойхофф полностью передал мне руководство медсанчастью. После того как я предъявил Хиллеманнсу ультиматум, мне даже удалось получить вполне презентабельного коня. Мне передали жеребца по кличке Плут. Правда, его лучшие годы уже давно были позади, он оказался не слишком послушным, и, когда шел рысью, она не была удобной и мягкой для седока. Но этот конь обладал темпераментом и любил размашистый галоп гораздо больше, чем неторопливый, размеренный шаг. Когда Плут скакал вместе с другими лошадьми, его невозможно было сдержать. Он всегда стремился быть первым. Раньше Плут принадлежал майору Хёке, командиру 2-го батальона. Он привык скакать под градом пуль на фронте; спокойная жизнь в тылу под каким-то жалким унтерарцтом явно была ему не по нутру. Моя прежняя кляча, Западный Вал, деградировала до более подходящей для нее должности – теперь ее запрягли в санитарную повозку.

Мой возросший авторитет в батальоне получил наконец и официальное благословение. Полковник Беккер сообщил, что подал ходатайство о присвоении мне очередного воинского звания ассистенцарцт – лейтенант медицинской службы. Эту новость он сообщил мне после окончания «внезапной проверки» в 7 часов утра, о которой Кагенек по-дружески заранее предупредил меня. Я знал, что эта проверка была назначена после жалобы капитана Ноака, командира 9-й роты. С Ноаком я слегка повздорил еще во время нашей первой встречи. Как бы то ни было, но благодаря посредничеству Кагенека и Штольце мы уладили наши разногласия. Вскоре после этого Ноака перевели в 14-ю противотанковую роту нашего батальона.

Его место командира 9-й роты занял обер-лейтенант Титьен, щупленький, но очень старательный офицер, который был полон решимости хорошо исполнить свой солдатский долг. По своей гражданской профессии он был чиновником в городском управлении, всегда по-товарищески относившийся к своим солдатам, но чрезвычайно пунктуальный и корректный. Он всегда был чем-то занят, очень приветливый, но каждую минуту чрезмерно загруженный работой и официальный. Титьен вознамерился отобрать звание лучшей роты батальона у 10-й роты Штольце, которая всегда была на хорошем счету. Поэтому он постоянно стремился развить в своих солдатах чувство собственного достоинства и гордости. Титьен попросил меня выступить в его роте с докладом об оказании первой медицинской помощи и о правилах личной гигиены в полевых условиях. Когда я вошел в его роту, он как раз проводил занятия с личным составом и закончил свое выступление словами: «Ребята, мы никогда не будем последними, а всегда только первыми, так как мы солдаты 9-й роты!» Титьен всегда был приветливым товарищем, но у меня постоянно возникало чувство, что он относился к нашим совместным посиделкам в офицерском клубе как к своего рода служебной обязанности, которую необходимо было исполнять. Если позволяли нормы приличия, он постоянно извинялся и тотчас уходил, чтобы заняться решением проблем своей роты.

Вскоре я убедился в том, что и Ноак был хорошим товарищем и первоклассным офицером. А моя стычка с ним была всего лишь частью процесса вживания в новый коллектив. Но вот обер-лейтенант Крамер, командир 11-й роты, был таким человеком, с которым я никогда не смог бы подружиться. Однажды солнечным январским днем Штольце и я посетили его. Вместе со своей ротой Крамер разместился в огромном замке, расположенном километрах в восьми от Литри, в «шато Крамера», как назвал его Штольце.

Сразу же бросилась в глаза разница между 11-й ротой и 10-й ротой Штольце. У Штольце царила сама собой разумеющаяся, поддерживаемая по доброй воле дисциплина, базирующаяся на безграничном уважении и огромной симпатии, которую солдаты испытывали к своему веселому командиру. К тому же Штольце повезло, что в его роте оказался обер-фельдфебель Шниттгер, лучший унтер-офицер во всем нашем батальоне. Впервые я встретил его, когда он следил за приготовлением жаркого из огромного количества голубей, которых купил на рынке. Поварами были два веселых юных блондина, оказавшиеся однояйцевыми братьями-близнецами. Язык Шниттгера был простым и понятным. Что мне особенно бросилось в нем в глаза – это спокойствие и надежность, исходившая от этого человека.

«Их никто не может различить! – сказал Шниттгер о близнецах. – Мы никогда не знаем, кто из них стоит на посту, а кто отправился на свидание!» Очевидно, обоим братьям доставляло огромное удовольствие вносить смятение в ряды юных девушек Литри.

Шниттгер рассказал о приказе вермахта истребить в Нормандии всех почтовых голубей, так как якобы некоторые французы отправляли с почтовыми голубями секретную информацию через пролив, и что по этой причине теперь рынок просто завален голубями. Жители близлежащих городков были крайне раздражены, когда наши солдаты, не имевшие достаточных знаний в области орнитологии, сворачивали шеи не только почтовым, но и дорогостоящим декоративным и породистым голубям…