Книга Сохрани мою печальную историю... Блокадный дневник Лены Мухиной - Лена Мухина

И почему рядом со мной нет никого. Ведь такой вечер. Прямо обидно. Зря пропадает такой вечер. Я не хочу быть одна, но и не хочу шума. Я бы хотела быть с тем, кого люблю и кто меня любит. Но меня никто не любит. Я люблю. Но что из того, что я его люблю. Только лишние страдания. Ведь он-то меня не любит и даже не знает, что я его люблю. Зачем я буду показывать ему это, когда знаю, что ответа не будет. Да, обидно, что мой 16-ый год проходит так пусто. Ну конечно, потом меня кто-нибудь да полюбит. Но что потом. Потом не уйдет. А я хочу сейчас, именно сейчас. В мои 16 лет. Я хочу почувствовать, что меня кто-то любит.

Как тоскливо одной в такой чудесный вечер. А Вова спит, наверно, в Ленинграде или нет, дежурит на чердаке. Да что мне до него. Будь же они прокляты, эти бесчувственные мальчишки.

Я медленно возвращаюсь к школе. Остановилась у патефона. С пластинки льются звуки танго. Андрей собирает пластинки. Танго кончилось. Андрей собирается закрывать патефон. К нему подбегают девушки:

— Андрей, поставь еще.

— Нет, девушки, на сегодня хватит. Хорошенького понемножку.

— Андрюша, ну только обратную сторону. Он вытаскивает одну из пластинок.

— Андрей, какая?

— Танцуйте, девушки! Последний вальс! Полились звуки вальса. Андрей пригласил одну из

стоявших девушек. Вот он обхватил ее ловко за талию и повел плавно и нежно, покачивая из стороны в сторону, потом закружился, закружился быстро, умело, красиво… Кончилась пластинка. Андрей поблагодарил партнершу, подошел к патефону, снял пластинку, уложил ее в ящик.

— Андрей, последнюю. Ну что тебе стоит. Андрей, вытаскивая ручку завода: «Нет, девушки,

сегодня я буду неумолим».

— Ведь еще нет 11-ти.

— Все равно, девочки, всем уже пора спать. Таким маленьким вредно гулять так поздно вечером.

29-ого августа

Сегодня мне мама Лена открыла страшную истину. Сегодня она решилась сказать мне, что моей мамы нет в живых. Я еще не верю. До моего сознания не дошло это. Но я уже чувствую, что пустота одиночества наваливается на меня. Никакими словами невозможно передать, как мы друг друга любили. Только родные дочь и мать могут так любить друг друга.

Ты моя звездочка ясная! Ты мой цветок полевой! Вся ты такая прекрасная, Птенчик ты мой дорогой. Нету и слов для сравненья Милой Ленуси моей. Нет таких девочек в мире, Лучше Ленуси моей.

Моя рука дрожит. Сердце трепещет в груди. Ее не стало еще 1-ого июля.

1-ое июля 1941 года, во время кровавой войны с немцами скончалась ты на 44 году жизни, и я даже не знаю подробностей твоей смерти.

Моя мама, моя любимая, бесценная мама. Тебя уже нет в живых. Как я могу пережить это. Сердце надрывается. Так вот он, первый удар, который наносит мне судьба. Я вся дрожу. Мне страшно. Я сейчас побегу к Тамаре.

Мне хочется бежать к Вовке. Я не хочу оставаться дома. Мне все противно.

Немцы заняли Днепропетровск. Говорят, они подходят к Гатчине. У нас в городе строятся ДОТы. Ленинград превращается в крепость.

Как бы я хотела иметь любимого, чтоб в это грозное время мы дали бы друг другу клятвы, что, если останемся живы, через несколько лет соединим свои жизни навсегда.

О, лишенько! Как мне больно. Теперь, когда нет на свете родной мамы, мне так [хочется?], чтоб меня любили.

Как мне больно. Я все трясусь. Так вот он, первый удар. Мне еще только 16 лет, и я уже получила первый удар. А что мне дальше готовит судьба. Не знаю.

Тысячи людей гибнут на фронте, и среди них есть 16-тилетние мальчики, мои ровесники.

Сегодня по новому приказу Ворошилова я ограждена от спецработ. Потому что мне 16 лет, а по новому закону на спецработы привлекаются девушки с 18-ти-летнего возраста, а юноши с 16-тилетнего возраста. Сегодня ко мне пришла Тамара, мы с ней хорошо провели время. Она мне рассказала много интересного. Потом я читала вслух рассказ Тургенева «Собака».

Теперь из воспоминаний о прошлом:

Как-то раз, уже вечером, кто-то ворвался к нам в комнату и закричал:

— Ребята, смотрите, самолеты горят!

Мы, понятно, все выскочили. Смотрим, впереди, в поле, пылают три гигантских костра и густой черный дым поднимается вверх. Это действительно горели 3 самолета. Как потом оказалось, один из них — наш истребитель, 2 другие — немецкие бомбардировщики. Целую ночь пылали эти три необыкновенных костра. И еще утром слегка дымились их останки. Так кончилось наше спокойствие. А дня через 4 мы уже привыкли ко всему: над нашими головами происходили воздушные бои, как бешеные крутились самолеты, на разные лады трещали пулеметные очереди. Над нашими головами со свистом проносятся снаряды зениток, и видно, как они разрываются в вышине: сперва огненная вспышка, а потом белое легкое облачко, очень похожее на раскрытый парашют. Потом это облачко постепенно растаивает. Зенитки стреляют на разные лады: одни грохочут, другие рявкают, третьи бухают. Иногда начинается такой концерт зениток, что прямо страшно становится. Местность оглашается оглушительным громом и грохотом, это все пронизывает новый звук, высокий, пронзительный свист, это свистят снаряды. Бух, бух — фю-ють. Трах, бух — фю-ють. Бах, бух, бах — фю-ють.

И ко всему этому присоединяется едва слышный, но настойчивый и зловещий гул вражеских самолетов. Они едва видны, эти вражеские самолеты. Обыкновенно это маленькие белые точки в чистом голубом небе и черные точки на фоне облаков. Вот они, враги, 9 штук. Зенитки неистовствуют, а они летят, летят настойчиво, летят упорно, летят туда, где в голубой дымке раскинулся родной Ленинград. Неужели зенитки их не достают? Но нет. Вот девятка рассредотачивается на звенья. Они поворачивают в сторону, они забирают еще выше, они прячутся за облачка, они уходят к солнцу. Вдруг один из них стал отставать от своего звена, ясно слышно: мотор дает перебои, все ниже и ниже спускается он. Его обступили вспышки взрывов, на месте которых тотчас же появляются белые облачка. Вдруг за самолетом появилось серое облачко. Оно неотступно следует за ним.

— Загорелся, смотрите, загорелся! — кричат рядом.

— Где?

— Да вон, видишь серое облачко за ним.

— Вижу. Так это разве загорелся?

— Ну, конечно.

Я опять ловлю глазами гибнущий самолет. Он спускается, хотя очень отлого, но спускается. Серое облачко увеличилось в размерах. Сейчас он плавно зайдет за холм. Но что это, он накренился и почти по вертикали исчез за холмом.

— Готово! — сказал кто-то.

Сейчас я буду писать из далекого прошлого. Когда я ездила с жактом на ст. Тарковичи, я проработала там три дня. Работали мы с 6-ти вечера до 6-ти утра. Как это было мучительно. Под конец я совершенно обессилевала. Сил хватало только-только, чтоб дотащиться домой. Мы еле держались на ногах, голова кружится. Целый день потом до 6-ти часов вечера лежали мы на голых досках совершенно обессилевшие. Мы так уставали, что не успевали набраться сил до новой работы. Да и где взять силы. Нас же почти не кормили. Первый день нам вообще ничего не дали. На второй день каждому дали по 100 гр. хлеба и часа в три котелок пшенной каши. Но что это была за каша. Хотя я была очень голодна, но я с трудом проглатывала ее, делая огромное усилие, чтобы меня не вырвало.