Книга Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн

В кино успех Эвы был далеко не таким блистательным. Она и сама говорила, что радио полнее всего открывает разные грани ее творчества, которое считалось таковым благодаря пропаганде, и что ее не очень привлекают сцена или экран. Но как минимум один раз она все-таки возмечтала о пресловутой голливудской карьере, поскольку обратилась к заезжему американскому кинопродюсеру с предложением пригласить ее в Голливуд, и он отклонил эту любезность, увидев Эву на сцене. Возможно, именно эта история отчасти ответственна за те трудности, с которыми позже сталкивались прокатчики американских фильмов в Аргентине. Неудивительно, что Эва не добилась успеха в кино: помимо того, что она не умела играть, она в те времена – до того, как осветлила волосы, – была нефотогеничной; но теперь, рассчитывая заслужить расположение полковника, студия «Сан-Мигель» подписала с Эвой контракт на маленькую роль в фильме «Цирковая кавалькада» с Либертад Ламарки в качестве звезды. Из-за «артистического» темперамента Эвы работать с ней было чрезвычайно трудно; она демонстративно негодовала против своей относительно скромной роли, скандалила с каждой актрисой, игравшей роль получше, и превратила студию в свою гримерную. Ламарки бранила ее за то, что она заставляла ждать всю группу, но Эва, которая ни от кого не терпела порицаний, только приходила в еще большую ярость. Однако поскольку политическое влияние полковника становилось все более и более очевидным, а ее отношения с ним – все более прочными, с Эвой заключили контракт на исполнение главных ролей в трех других фильмах, за каждую из которых она должна была получить около четырех тысяч долларов. Следует напомнить, что в Буэнос-Айресе доллар в пересчете на песо стоил намного дороже, чем в Нью-Йорке.

Может показаться странным, что Эва, которая позже, на политической сцене, извлекла столько пользы из своего драматического таланта, никогда не имела какого-либо успеха в театре, однако нужно учесть, что театральная публика – куда более искушенная, чем толпа под балконом Каса Росада, а кроме того – роль, которую она играла на митингах, была создана ею самою для себя: здесь воплощался не характер персонажа, а грезы ее собственной придуманной жизни.

Имя Эвы постепенно стало популярным не только в театральных и военных кругах. Ее фотографии начали появляться на последних страницах журналов, посвященных радио и кино, а скоро перекочевали на первые страницы и на обложки. Женские журналы также не остались в стороне. Перемены, происходившие с ней в те месяцы, можно проследить по фотографиям, а сопровождающие снимки интервью частично приоткрывают ее замыслы. На первой из фотографий Эва позирует с широко раскрытыми глазами, взгляд ее невинен. Она одета, словно подросток, в блузку с оборками и в передничек, ее густые, темные, вьющиеся волосы собраны на макушке и свободно спускаются на плечи; однако образ «девочки» портит слишком густой слой помады на ее губах и чересчур тяжелые и вычурные драгоценности. В то время она была пухлой, почти толстушкой и еще не научилась держаться подтянуто, так что вы, наверное, увидели бы в этом снимке намек на дородную, вульгарную матрону, которой Эва могла бы стать, если бы спокойно прожила жизнь в Хунине. На более поздних фотографиях она появляется в шелковом халате, все еще с волнами темных кудрей; в ней уже заметен лоск холеного богатства, она сидит на фоне массивной позолоченной мебели, украшенной в стиле рококо. Волосы она осветлила впервые для киносъемок, вероятно того фильма, где она играла роль богатой дамы полусвета, и стала рыжеватой блондинкой. В интервью Эва рассказывает о своей любви к сентиментальным вальсам, фильмам Грега Гарсона, цветам и книгам. Ее настоящее дело – радио, говорила она, сцена и экран мешают ее личной жизни. Хотя в интервью, разумеется, не было упоминаний о полковнике, Эва скромно упоминала о том, что готова отказаться от карьеры ради «дома», и более откровенно: она так верит в свое будущее, что, возможно, вообще бросит артистическую деятельность, предоставляя читателям лишь догадываться, что подразумевается под «ее будущим». Эва заявляла, что она – «тихая женщина, домохозяйка, любит семейную жизнь», и одновременно, с очаровательной претензией на женскую слабость, признавалась, что страшно любит наряжаться; может быть, она довольно экстравагантна, соглашалась Эва, но ее гардероб вовсе не шикарен, в нем просто есть все необходимое. Она говорила, что любит драгоценности, но не помешана на них; настоящая ее страсть – духи, которых у нее множество и которыми она пользуется, чтобы создать определенное настроение. Так же она с притворным простодушием уверяет, что в ее успешной карьере нет ничего загадочного, и добавляет без тени насмешки, что ей просто повезло.

Впрочем, артистическая карьера, о которой она говорила, вовсе не обещала быть такой уж блистательной. Эва нашла более выгодное и перспективное применение своим талантам.

Со времени военного путча 1930 года правительство накладывало все больше ограничений на импорт и распространение книг, художественных фильмов и автомобильных шин – меры, которые первоначально вводились с целью обуздать оппозицию. Многие фирмы, находившиеся в оппозиции к правительству, равно как и другие, ощущали острейшую нехватку импортных товаров, и решить эту проблему можно было, разве что заплатив за возможность нарушать эмбарго. Параллельно с системой ограничений, приводившей к повсеместной коррупции, в стране вырос целый слой бюрократии: всякий занимающий официальную должность и любой преуспевающий бизнесмен находили приемлемый способ обойти законы, за соблюдением которых чиновнику как раз и следовало наблюдать.

Для Эвы пиратский промысел был родным делом. Благодаря своему влиянию на полковника она прибрала к рукам контроль за прокатом художественных фильмов – это должно было прибавить ей веса в отношениях со студией «Сан-Мигель», – а также и за продажей новых автопокрышек.

Эва действовала дерзко, но не оригинально; она была уникальна, но не самобытна. Чем бы она ни занималась, она никогда не упускала добычу и извлекала всю возможную выгоду из уже сложившихся обстоятельств. В Буэнос-Айресе в любом деле – шла ли речь о получении нового паспорта или правительственного контракта на миллион долларов – требовался посредник, от которого в конечном счете зависел если не успех, то по крайней мере скорость решения вопроса. В каждой уважающей себя компании имелся какой-нибудь толковый парнишка, у которого приятель работал на почте или кузина – в полицейском участке и который мог в мгновение ока получить пакет на таможне или водительские права для своего хозяина, избегнув формальностей или проверок; а среди директоров компании непременно фигурировал некий обходительный джентльмен, знакомый с нужными людьми в правительстве и точно знающий, кому и как следует сделать необходимое подношение: в случае больших правительственных контрактов чаще надо было действовать через подружку официального лица, нежели через него самого. Эва стала монополисткой в этом подпольном бизнесе; именно к ней, и только к ней, ходили на поклон обходительные джентльмены, и именно к ее людям бегали смышленые офисные мальчишки.

Теперь Эва достигла уровня преуспеяния, который показался бы ее друзьям пятилетней давности просто фантастикой. Она и в самом деле добилась того, что, по ее мнению, означало вершину карьеры на радио: ее гонорары стали выше, чем у любой другой звезды, а иной мерки, чтобы судить о своем совершенстве, она не знала. Но ее амбиции влекли ее все дальше, к тому, что другим показалось бы невозможным, так же как казался невозможным и ее теперешний успех. Эва уже видела вдали смутный абрис этого успеха, но он был не настолько реален, чтобы увериться в нем до конца.