Книга Странная жизнь одинокого почтальона - Дени Терио

Почтальону не составило особого труда обнаружить его следы в книгах Гранпре. Танка представляет собой классическую, самую древнюю и возвышенную форму японской поэтической традиции.

Искусство сочинять такие стихи практиковалось исключительно при императорском дворе. Танка считается предшественницей хайку, его почтенным предком. Это стихотворение уже побольше, вместо трех, оно состоит из пяти строк, разбитых на две части: на первом месте в нем стоит трехстишие, насчитывающее семнадцать слогов, то есть все то же старое доброе хайку, а на втором двустишие, состоящее из двух строк по семь слогов в каждой. С точки зрения смысла вторая часть как бы является ответом на первую, которой она придает новый импульс. Билодо узнал, что у каждой из этих двух стихотворных традиций есть собственное призвание: в отличие от хайку, короткого стиха, обращающегося к чувствам и базирующегося на интересе к окружающей природе, танка претендует на лиризм, изысканность и утонченность. В основном она говорит на возвышенные темы и повествует о таких благородных чувствах, как любовь, одиночество и смерть. Кроме того, она служит для выражения целой гаммы эмоций, трудно поддающихся описанию.

Билодо бросило в дрожь. И как понимать содержащийся в стихотворении Сеголен намек на танку? Может, этот изощренный посыл содержит в себе некое приглашение?

Стихотворная форма для выражения чувств? Ведь это как раз то, чего так чаял Билодо! Разве он не чувствовал, что его сковывают по рукам и ногам накладываемые хайку ограничения? И если быть откровенным до конца, то, может, хватит уже воспевать погоду, птичек и бельевые веревки? Может, пора подумать о чем-то более великом и прекрасном и разорвать кокон слишком тесных одежд? Разве ему не хочется пойти дальше и признаться в своих чувствах?

Чтобы скорее поэкспериментировать с этой неведомой ему стихотворной формой, Билодо надел кимоно и сел писать. Легкость, с которой она ему далась, его немало удивила. Слова срывались с кончика пера сами по себе, как падающие в руки спелые фрукты:

Есть цветы которым Нужно семь лет Чтобы зацвести Я уже давно хочу сказать Как я вас люблю

Гордый своей первой танкой, Билодо в эйфории побежал тут же ее отправить. И лишь немного погодя, когда уровень адреналина в крови пришел в норму, задумался, и в душе его зародилось сомнение.

* * *

По зрелому размышлению разве умно было посылать Сеголен стихотворение, настолько отличавшееся от всего того, что она обычно получала? Его беспокоила не столько форма, сколько содержание: как молодая женщина воспримет это недвусмысленное признание, это внезапное вторжение в сферу, предназначенную исключительно для чувств? Может, это все испортит и нанесет непоправимый ущерб их нежному союзу? Может, Билодо хватил через край?

Теперь он уже сожалел о своем порыве, но сделанного было не воротить: танка лежала на дне почтового ящика, совершенно неприступная. По крайней мере, в теории. Но разве Робер, отвечающий за выемку писем, не явится за ним ближе к полудню?

Когда стрелки часов перевалили за одиннадцать, Билодо вышел и стал дожидаться Робера, прохаживаясь у почтового ящика с видом страдающего неврозом часового и не обращая внимания на щебетание птиц, возвращавшихся с юга на крыльях апреля. Наконец через полчаса показался знакомый фургон. Машина остановилась у тротуара, и из нее вышел Робер, громогласно выражая радостное удивление от того, что повстречал на своем пути старого дружка Либидо. Прервав поток его дружеских излияний, Билодо объяснил, какой услуги от него ждет. Робер сначала заартачился, возразив, что это против правил, но лишь чтобы немного позлить приятеля: по правде говоря, что значили какие-то идиотские инструкции по сравнению с их нерушимой, братской дружбой? Освободив почтовый ящик от его содержимого, коллега предложил Билодо сесть в машину и там, вдали от нескромных посторонних взглядов, вывалил на сиденье содержимое сумки, предложив найти искомое письмо, якобы отправленное по ошибке. Бормоча слова благодарности, Билодо стал копаться в куче пакетов, конвертов, использованных шприцев, украденных хоккейных фуфаек и других не самых приятных вещей, извергнутых ящиком.

Вот оно, письмо! Теперь, когда опасность миновала, Билодо почувствовал в душе облегчение. Вместе с тем его охватило и какое-то смутное разочарование, хотя почему — он и сам не знал. Как бы там ни было, любопытные глаза Робера успели углядеть на конверте адрес. Не поверив в путаные объяснения Билодо и учуяв, что здесь кроется история любви, он настойчиво стал спрашивать приятеля, какой такой Сеголен он пишет на Гваделупу. Тот тут же машинально сунул письмо в карман куртки. И, несмотря на всю свою признательность Роберу, наотрез отказался говорить, объяснив, что все это слишком личное. Тот, против всех ожиданий, настаивать не стал, но предупредил, что друг просто так не отделается, и предложил после работы выпить по стаканчику, чтобы отметить это событие. Билодо застыл в нерешительности, прекрасно зная, чем рискует закончиться подобного рода приглашение, но как тут откажешься после того, что для него сделал Робер?

Пятнадцать

Во сне Билодо услышал чей-то смех. Он проснулся, ошалело огляделся по сторонам и обнаружил, что лежит полностью одетый на футоне, а через отдернутые шторы ему яростно хлещет по лицу утреннее солнце. Почтальон хотел было встать, но тут же отказался от этого намерения, сраженный пульсирующей под черепной коробкой болью. Урывками стали возвращаться воспоминания. Вот бар на улице Онтарио, куда они отправились вечером, вот стаканчики с виски, сменявшие друг друга на цинковой стойке. Остальное уже не так отчетливо: стриптиз-клуб на улице Стэнли, этот альков, где чувственная красота крупным планом виляет бедрами, потом массажный салон, куда Робер затащил его силой, затем гавайская пицца, которую они ели на сиденье какого-то ярко освещенного ресторана, и, наконец, совсем уж непонятное место, то ли бар, то ли дискотека, где память окончательно отказалась ему служить. А еще были вопросы. Робер, позабыв о всякой скромности, все допытывался у него о содержании письма, о Сеголен и, по мере того как они пьянели все больше и больше, все чаще возвращался к этой теме. Приятель явно хотел воспользоваться его хмельным состоянием, чтобы выудить под шумок как можно больше сведений. И что ему рассказал Билодо? Он вынужден был признать, что не имеет об этом ни малейшего понятия. Что же он сообщил Роберу? Что произошло в черных промежутках между кадрами мысленного фильма о вчерашних событиях?

Вновь послышался смех, тот самый, что Билодо слышал во сне, хотя теперь это уже было наяву. Источник его находился в соседней комнате. В гостиной кто-то ржал. Изумленный почтальон тут же узнал характерный ослиный рев Робера и понял, что тот где-то совсем рядом. В мозгу полыхнул искрами новый сноп воспоминаний: Билодо вдруг припомнил, как под самый конец их вылазки, далеко за полночь, он самым глупым образом позволил другу отвести его домой. На новую квартиру! В его тайную обитель! Память воскресила удивление, с которым приятель сначала воспринял новость о том, что он, ни слова никому не сказав, сменил место жительства — экий, право, скрытный! — а затем увидел выдержанный в японском духе декор его новой берлоги. Перед мысленным взором встала картина: вот Робер рыщет по комнатам в поисках гейши, вот выпивает бутылочку саке, мочится в ванну, опрокидывает чайный столик, обрушивается на татами и начинает храпеть, будто «Б-52», заходящий на цель, чтобы сбросить на город атомную бомбу. Голову пронзила новая вспышка боли. Какая непростительная глупость! Теперь тайна его сокровенной крепости раскрыта. Робер все знает. Он совсем рядом, ржет в гостиной. Интересно, что его могло так развеселить?