Книга Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс

Вскоре я открыла для себя Bar des Théâtres («Театральный бар») на авеню Монтень, который был излюбленным местом встреч амбициозных моделей и таких же энергичных фотографов. К тому времени я уже могла позволить себе больше, чем просто le sandwich. Мой бюджет вмещал и le hamburger, и бокал божоле нового урожая или vin ordinaire[16]. Между делом мне удалось обзавестись и дьявольски красивым бойфрендом. Альберт Коски был агентом фотографа. Польский еврей с романтической шевелюрой, он носил белые френчи в стиле Мао от Farouche, и его часто принимали за Уоррена Битти. Он был невероятно соблазнительным, и я быстро потеряла голову. Мы стали жить вместе в роскошном доме на улице Дюфренуа, по соседству с авеню Виктора Гюго. У нас даже был свой садик и большой полосатый кот по кличке Титов.

Парижане могут быть несносными. Хотя у нас была горничная, иногда я сама ходила за продуктами – наверное, просто чтобы убедиться, что владельцы магазинов были (и остаются) высокомерными грубиянами, особенно в нашем эксклюзивном Шестнадцатом округе. Если ты не говоришь на безупречном французском, тебя даже не станут слушать, не говоря уже о том, чтобы помочь, – отделаются пренебрежительным «Ба!» или «Па!». Я приучила себя, садясь в такси, передавать водителю листок бумаги с записанным адресом, как в Японии. В ответ на мои жалобы Альберт лишь пожимал плечами и невозмутимо говорил: «Если не можешь освоить французский, даже не пытайся здесь жить».

Два раза в год, в январе и июле, мои фотосессии совпадали с Неделями французской высокой моды и проводились в основном по ночам. Днем коллекции выставляли в салонах кутюрье для показа богатым клиентам, так что для фотографий они были недоступны. Даже во время коротких съемок ранним утром я должна была демонстрировать надлежащее высокомерное отношение к происходящему. Как говорила неподражаемая Диана Вриланд, оракул американской моды: «Чуть больше томности на губах».

Но с появлением на рынке более дешевой одежды массового производства, позже названной «прет-а-порте», модели получили свободу самовыражения. В этих демократичных нарядах мы могли вести себя более раскованно. Одежда «помолодела», в ней появилась легкость, располагающая к движению, и уже можно было не чувствовать себя скованной куклой, как на показах «от-кутюр». Техника макияжа тоже заметно изменилась. Теперь все внимание было приковано к глазам: они должны были стать более выразительными и драматичными, «глазами панды». Тонкая линия по краю верхнего века, которая в пятидесятые годы поднималась в уголке глаза маленькой запятой, стала толще и растушевывалась, загибаясь книзу.

У каждой девушки был свой уникальный стиль в макияже глаз. Моя «фишка» была в том, что я широким мазком прорисовывала складку верхнего века, дополняла его экстравагантными тонкими линиями под нижним веком, создавая эффект кукольных ресниц, а потом рисовала точку во внутреннем углу глаза – сама не знаю почему, но мне казалось, что это выглядит эффектно и актуально. Позже я обнаружила, что мои безумные ресницы называют «твиглетс» и приписывают их юной британской модели Твигги. Все бы ничего, только их придумала я. И, возможно, еще раньше, чем она родилась!

Одежда стала спортивной – сплошь на молниях – и поразительно короткой. Современный модный образ должен был представлять либо девушку с широко открытыми глазами, энергичную, азартную и слегка истеричную, либо, наоборот, плюшевую и пассивную, со сведенными вместе коленями и вывернутыми наружу ступнями, как у тряпичной куклы с плохо пришитыми ногами.

Для меня это было время лихорадочно активной светской жизни, так не похожей на сегодняшний день, когда я предпочитаю покой и редко выхожу на ужин в компании более чем одного человека. Мы с Альбертом никогда не посещали Maxim или другие пафосные заведения на Правом берегу, потому что они уже тогда считались «старомодными» и «нудными». Мы предпочитали Café de Flore в Сен-Жермене – излюбленное место встречи молодых художников, где дым всегда стоял столбом в прямом и переносном смысле. Перекусить мы ходили через дорогу от Flore в традиционные бистро, например Brasserie Lipp с немецкой мясной кухней. Иногда, в порыве расточительности, меня водили в Caviar Kaspia («Каспийскую икру») на Правом берегу на площади Мадлен, – но икра там была и остается лучшей в Париже, а сам ресторан с тех пор совсем не изменился. Все тот же приглушенный свет, старомодный декор с деревянными панелями, мерцающие канделябры, картины маслом, изображающие катание на русских санях, и, по-моему, почти те же официанты. Единственное отличие в том, что сегодня это место, которое во время модных показов наводняет галдящая гламурная толпа. А прежде здесь царила тихая и удушливо-буржуазная атмосфера – как раз для стареющего французского бизнесмена или политика правого крыла, решившего побаловать свою любовницу.

Еще одним местом паломничества модной тусовки в те времена служил шикарный бар La Coupole в стиле ар-деко, который был открыт в самом сердце Монпарнаса еще в 1920-е годы. Впервые я попала туда с Максом Максвеллом, арт-директором журнала Queen. Мы присоединились к компании, в которой оказался Альберт Коски. Собственно, там мы и познакомились. Я обожала La Coupole. Там я могла удовлетворить свою страсть к любимым crevettes grises[17], которые всегда лежали на видном месте среди гор мидий, устриц и лангустов на искрящемся льду прилавка с fruits de mer[18] при входе. Правую часть бара обычно занимали представители мира моды, и мы с Альбертом обедали здесь с фотографами, которых он представлял. Среди них были Жанлу Сьефф, Марк Испар, Арт Кейн, Джеймс Мур, Рональд Трегер и Жюст Жакен (который позже снял знаменитый фильм «Эммануэль»).

В La Coupole можно было увидеть весь Париж без прикрас, в его первозданном виде. Чего стоили хотя бы древние, с пергаментными лицами и трясущимися руками, французские патроны, которые, похоже, обедали здесь каждый день с момента основания бара. Бывало, что под впечатлением от вашего внешнего вида (или просто найдя его забавным), они аплодировали, когда вы проходили мимо их столиков. Самые экзотические персонажи, вплывавшие в обеденный зал через двустворчатые двери, – например, величавая немецкая модель Верушка со своим спутником, итальянским фотографом Франко Рубартелли, или знаменитые лондонцы Джин Шримптон с Дэвидом Бэйли – каждый раз удостаивались бурных аплодисментов. Париж кишел моделями, их родственниками, бойфрендами и прихлебателями, поскольку в те времена мода оживала не только во время показа сезонных коллекций. Круглый год Париж был центром мировой моды.

Еще в Уэльсе, когда мне не было и шестнадцати, я научилась водить автомобиль, наматывая круги по старому заброшенному аэродрому. Потом – как ни странно, вскоре после той страшной аварии – я сдала экзамен по вождению в центре Лондона, причем босиком, что, говорят, в некоторых странах считается незаконным. Однако, хотя в Лондоне я вовсю носилась на своей «Мини» с форсированным движком, в Париже я не осмеливалась сесть за руль. Французы и в особенности парижане, как мне кажется, обладают каким-то суицидальным неуважением к правилам дорожного движения. Я чувствовала, что поставлю свою жизнь под угрозу, стоит мне только оказаться в водительском кресле. Однажды мне все-таки удалось сделать полкруга у Триумфальной арки, после чего остановила машину и выскочила с криком: «Я дальше не поеду!» Боже мой, это было ужасно – как на автодроме в парке аттракционов, только куда опаснее. У меня просто волосы вставали дыбом.