Книга Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде - Элизабет Гаскелл

– Но наше родство с ним не кровное. Он муж кузины моей матери.

– Вот как? Это рушит всю мою теорию. И тем не менее я хотел бы познакомиться с пастором.

– О, вам непременно будут очень рады на Хоуп-Фарм! – с горячностью произнёс я. – Сказать по правде, мистер и миссис Хольман уже не раз просили меня вас привести, однако я боялся, что вы сочтёте их скучными.

– Отнюдь! Только сейчас я и в самом деле не смог бы поехать, даже если получил бы приглашение. Мне предстоит отправиться в ***скую долину по поручению *** компании, чтобы осмотреть местность и определить, пригодна ли она для строительства железнодорожной ветви. Эта работа, вероятно, отнимет немало времени, и здесь я смогу бывать лишь наездами. Однако в моё отсутствие вы прекрасно со всем справитесь. Единственное, что выше ваших сил, – это помешать старому Джевонсу напиваться в стельку.

Далее мистер Холдсворт стал давать мне указания по руководству людьми, занятыми на строительстве нашей линии, и ни в тот день, ни в последующие несколько месяцев мы не возвращались к разговору о посещении Хоуп-Фарм. Долина, куда он вскоре отправился, была сырым и тёмным колодцем, где даже в разгар лета солнце скрывалось за горами к четырём часам пополудни. Вероятно, именно климат стал причиной тому, что в начале нового года мистер Холдсворт тяжело заболел и лежал в лихорадке на протяжении многих недель, которые сложились в месяцы. Его единственная родственница, замужняя сестра, приехала из Лондона ухаживать за ним. Я тоже по мере возможности бывал у него, привозя с собою «укрепляющие вести», как называл он мои сообщения о ходе работ, которыми я, признаюсь без ложной скромности, довольно успешно руководил в его отсутствие. Дело двигалось медленно, но верно, что вполне отвечало интересам компании в пору всеобщего застоя, когда деньги стали цениться на вес золота. Как и следовало ожидать, мой досуг теперь существенно сократился, и всё же изредка я наведывался на Хоуп-Фарм, где меня радушно встречали и всякий раз спрашивали о состоянии здоровья мистера Холдсворта.

Наконец (если память мне не изменяет, это было в июне) мой начальник окреп настолько, чтобы возвратиться в элтемскую квартиру и снова взять на себя часть своих прежних обязанностей. Миссис Робинсон, его сестра, несколькими неделями раньше уехала в Лондон, так как разболелись её дети. Я видел мистера Холдсворта лежащим в маленькой гостинице в Хенслидейле в разгар его болезни, и всё же именно здесь, в Элтеме, в прежней обстановке, я в полной мере ощутил произошедшую с ним перемену, которая огорчила меня до глубины души. Прежде тот, кого я так любил и кем восхищался, был речист, жизнерадостен, решителен и энергичен. Теперь же его здоровье пошатнулось настолько, что от малейшего усилия он становился молчалив и падал духом. Любое решение давалось ему с трудом, а задумав какой-либо шаг, он, казалось, не находил сил для осуществления своего замысла. Безусловно, всё это было более чем естественно для человека, перенёсшего тяжкую болезнь и не вполне ещё от неё оправившегося, но я, за неимением опыта, крайне встревожился и, вероятно, излишне сгустил краски, говоря о состоянии мистера Холдсворта с добрыми обитателями Хоуп-Фарм. Откликнувшись на мой рассказ со свойственной им серьёзностью и простотою, Хольманы немедленно предложили то единственное, чем могли помочь.

– Привезите его сюда, – сказал пастор. – Наш воздух благотворно влияет на здоровье, особенно сейчас, в июне. Дни стоят тёплые, и мистер Холдсворт сможет прогуливаться в лугах. Ароматы цветов и трав лечат лучше любых снадобий.

– А кроме того, – вставила миссис Хольман, с трудом дождавшись, когда её муж договорит, – скажите ему, что у нас всегда есть свежайшие яйца и сколько угодно молока. Дейзи, по счастью, недавно отелилась, а молоко у неё не хуже, чем у других коров сливки. Мы приготовим клетчатую комнату, где по утрам бывает так солнечно!

Филлис ничего не сказала, но, судя по выражению её лица, заинтересовалась прожектом не меньше остальных. Я не заставил себя долго уговаривать: уж очень велико было моё желание познакомить своего патрона с Хольманами. Вернувшись в Элтем, я тут же передал мистеру Холдсворту их предложение, однако он оказался слишком утомлён дневными заботами, чтобы захотеть утруждать себя визитом к чужим для него людям. К моему разочарованию, приглашение было скорее отвергнуто, нежели принято. Но к утру в настроении моего начальника произошла перемена: он извинился за вчерашнюю нелюбезность и сообщил о своём намерении поскорее собрать вещи, чтобы уже в ближайшую субботу отправиться на ферму.

– Но вы, Мэннинг, должны поехать со мной, – сказал он. – Прежде я был довольно-таки развязным малым и любил общество неизвестных мне людей, но после болезни превратился почти что в барышню. При встрече с незнакомцами меня бросает то в жар, то в холод, как происходит, надо полагать, с прекрасным полом.

Итак, всё было решено: в субботу после обеда мы отправлялись на Хоуп-Фарм, где мистер Холдсворт собирался прогостить неделю или десять дней, если тамошний воздух и образ жизни окажутся для него подходящими. Руководить строительством он мог из Хитбриджа, а я по мере своих сил замещал бы его в Элтеме. Чем меньше дней оставалось до субботы, тем сильнее я беспокоился о том, как блистательный мистер Холдсворт поладит с тихими и старомодными Хольманами и понравится ли семье священника молодой человек, не раз бывавший на континенте и перенявший многие иноземные привычки. Желая подготовить своего патрона к предстоящей встрече, я то и дело рассказывал ему какой-нибудь незначительный случай из жизни на Хоуп-Фарм.

– Мэннинг, – сказал он однажды. – Вижу, вы боитесь, что для ваших друзей я недостаточно хорош. Выкладывайте всё как есть, дружище!

– Нет, – смело ответил я, – вы хороши, но я сомневаюсь в том, что их и ваши добродетели окажутся одного сорта.

– Стало быть, вы уже успели усвоить, что две добродетели разных сортов, каждая из которых видит истину по-своему, могут разойтись друг с другом сильнее, чем добродетель и в меру раскрывшийся порок, ибо последний часто бывает к истине равнодушен?

– Полагаю, всё это метафизика, и такие разговоры могут вам повредить.

– Если человек изъясняется словами, которых вы не понимаете, толкуя о том, чего не понимает он сам, это и в самом деле метафизика. Кажется, такое определение дал ей великий шут?[13]

– Этого я не знаю. Знаю, однако, что вам лучше лечь в постель. А ещё я хотел у вас спросить, в котором часу мы завтра отправимся. Я должен буду пойти к Хепуорту, чтобы он отослал те письма, о которых мы говорили.

– Дождёмся утра. Тогда и увидим, – ответил мой патрон.

Вялость и нерешительность его тона свидетельствовали о чрезмерной усталости, и я поспешил удалиться. Следующий день выдался именно такой, каким и надлежало быть погожему июньскому дню. Солнце оживило мистера Холдсворта и подкрепило его силы, вместе с которыми к нему вернулось желание ехать: теперь ему не терпелось отправиться на Хоуп-Фарм поскорее. Я опасался, что мы прибудем слишком рано, когда нас ещё не ждут, но с той неукротимой энергией, которой преисполнился в то утро мой начальник, решительно ничего нельзя было поделать. Мы подошли к пасторскому дому прежде, чем на тенистой стороне деревенской дороги успела обсохнуть роса. У закрытой боковой двери лежал, нежась на солнце, спущенный с цепи огромный пёс Пират. То, что дверь заперта, меня удивило: летом она обыкновенно бывала распахнута с утра и до вечера. Но и теперь её затворили лишь на щеколду, отодвинув которую я заглянул внутрь. Собака наградила меня взглядом, сочетавшим подозрительность с доверчивостью. Комната оказалась пустой.