Книга Ференц Лист - Мария Залесская

Ежедневные уроки приносили равное удовлетворение и учителю, и ученику. Ференц занимался самозабвенно и делал такие быстрые и потрясающие успехи, что его отец оживлялся на глазах: беспросветные тучи скучной жизни в Доборьяне раздвинулись, сквозь них засияло солнце надежды на то, что благодаря сыну — вундеркинду, «новому Моцарту» — Адам сумеет реализоваться, пусть не как музыкант, но как отец музыканта.

Очень быстро мальчик овладел техникой игры на инструменте, научился свободно читать с листа произведения различной трудности, но главное — обнаружил настоящий талант к импровизации. Последнее было особенно важно: тогдашняя концертная публика предпочитала импровизации на задаваемые темы любым другим видам исполнительского искусства; способности импровизатора могли проложить их обладателю самый короткий путь к славе.

Занятия с отцом продолжались до лета 1819 года. Тогда Адам Лист впервые понял, что ученик превзошел учителя, что его уроки больше ничего не смогут дать сыну. Ему нужно было найти квалифицированного педагога, чтобы окончательно отшлифовать «тот бриллиант, которым наградил Франци Господь».

Адам вспомнил о своих давних знакомствах по концертной деятельности в Кишмартоне. Первым, к кому он решил обратиться, был Иоганн Непомук Гуммель, в то время уже покинувший Венгрию и живший в Веймаре. Расстояние не пугало Листа-старшего; хуже всего было то, что Гуммель запросил за уроки совершенно непомерную цену. Так впервые Адам разочаровался в своих прошлых музыкальных кумирах, которые на деле, как ему тогда показалось, предпочли искусству «звонкие гульдены»[60].

После неудачи с Гуммелем Адам решил поехать в Вену, музыкальную столицу Европы, и попытать счастья там. Ранней осенью 1819 года в неполные восемь лет Ференц был представлен своему будущему педагогу, чеху Карлу (Карелу) Черни (Czerny; 1791–1857). Выбор Адама Листа можно назвать идеальным: ученик Бетховена, один из крупнейших пианистов своего времени, редактор «Хорошо темперированного клавира» Иоганна Себастьяна Баха, Черни был воистину великим педагогом — учителем всех будущих поколений пианистов, ибо до сего дня без его различных «Школ игры на фортепьяно» не обходится ни один начинающий музыкант. Сохранились воспоминания Карла Черни о дне знакомства с Ференцем Листом:

«Однажды в 1819 году пришел ко мне утром господин с маленьким мальчиком, которому было приблизительно около восьми лет, и обратился ко мне с просьбой послушать игру мальчика на фортепьяно. Ребенок выглядел слабым и бледным и во время игры качался на стуле точно пьяный, так что мне всё казалось, что он вот-вот свалится на пол. Игра его также была совершенно неправильна, нечиста и сбивчива; об аппликатуре он не имел ни малейшего представления и совсем произвольно бросал свои пальцы на клавиши. Но, несмотря на это, я был изумлен талантом, которым был одарен от природы ребенок. Он исполнил несколько предложенных мною пьес с листа, и хотя исполнение его было довольно примитивным, но всё же тотчас было видно, что сама природа создала его пианистом. Когда я, по желанию его отца, дал ему тему для импровизации, то еще более убедился в его удивительных способностях: без всякого знания гармонии он вложил в свою импровизацию какой-то гениальный смысл. Отец рассказал мне, что его фамилия Лист, что он чиновник и до сих пор сам обучал своего сына, теперь же обращается ко мне с просьбой, не возьму ли я на себя труд заняться с его маленьким Францем, когда он через год снова приедет в Вену. Я охотно согласился исполнить эту просьбу и дал ему некоторые наставления, как он должен дальше руководить мальчиком»[61].

Итак, отцу и сыну пока пришлось возвращаться в Доборьян. Однако это была первая победа. Перспектива начать через год систематическое обучение в Вене у лучшего педагога буквально окрылила и Адама, и Ференца. То, что игра мальчика была оценена Черни как «неправильная, нечистая и сбивчивая», не явилось для Адама откровением. Будучи фактически музыкантом-самоучкой, не получив возможности заниматься у квалифицированных педагогов, Адам не мог не чувствовать недостатков своей «музыкальной методы», что и подвигло его на поиски настоящего учителя для сына.

Заручившись согласием такой знаменитости, как Карл Черни, Адам Лист незамедлительно начал действовать. Во-первых, ему требовалось добиться от князя Эстерхази своего перевода в Вену, чтобы быть рядом с сыном. Во-вторых, в качестве самого весомого аргумента в пользу такого перевода он должен был как можно скорее представить своего гениального ребенка широкой публике: князь поймет, что такому таланту нужно оказывать всяческое содействие, и не будет чинить препятствий. Кроме того, немаловажно, что будущие концертные успехи Ференца, в которых отец не сомневался, должны были ощутимо улучшить материальное положение семьи, тем более что на предстоящий переезд требовались дополнительные средства…

Уже в сентябре 1819 года на обратной дороге из Вены состоялся первый публичный концерт Ференца Листа в австрийском курортном городке Баден (Baden bei Men, то есть Баден близ Вены), в 26 километрах от столицы. Следующее выступление, вызвавшее всеобщие удивление и восхищение способностями юного музыканта, состоялось на следующей остановке — в Кишмартоне. Для Адама это было особенно символично — тамошний успех сына стал его первым реваншем после «ссылки» в деревенскую глушь. Правда, пока «нового Моцарта» еще не слышал сам князь Эстерхази…

Вернувшись в Доборьян, Адам удвоил, даже утроил усилия, занимаясь с сыном согласно рекомендациям Черни. «Работа над ошибками» шла семимильными шагами в течение осени и зимы 1819/20 года. 13 апреля 1820 года Лист-старший написал князю Николаусу II очередное прошение о переводе на службу в Вену (первое прошение «на перспективу» он подал еще до поездки, 4 августа 1819 года; оно осталось без ответа). Теперь Адам полностью уверился в действительно гениальных задатках сына. «За двадцать два месяца преодолеть все трудности Баха, Моцарта, Бетховена, Клементи[62], Гуммеля, Крамера и др., без ошибок и точно играть с листа, строго соблюдая темп, даже самые трудные произведения для фортепьяно — это, согласно моему музыкальному разумению, следует рассматривать как развитие гигантскими шагами… Люди понимающие, быть может, не без основания, могут усомниться в этом и посчитать мои слова хвальбой. Но я не только могу доказать их справедливость соответствующей проверкой, но и осмелюсь присовокупить: если бы моему сыну в его прилежании не мешали бы болезнь, недостаточность его обучения и нехватка нот, его искусство, не предположительно, а совершенно точно, достигло бы никогда еще не слыханной высоты»[63].