Книга Константинов крест (сборник) - Семён Данилюк

Князь откинул куцее, промокшее насквозь одеяльце, дотронулся до скользкой, надсадно хрипящей груди. Жизнь в ней, кажется, едва теплилась. Собрался позвать палатную сестру. Но от прикосновения Пятс очнулся, открыл глаза. Дыхание несколько выровнялось.

— Я что, бредил?

— Еще как, — Князь кивнул. Услышал, что скрипнула и замерла койка под третьим соседом, переведенным в палату Кайдаловой, — сразу вслед за Пятсом. Сам перешел на французский. С удовольствием повторил услышанное:

— «Король я, но умру бродягой под забором». Давно не приходилось слышать. Не знаю, какой вы президент, но произношение вполне приличное. Откуда знаете Аполлинера?

— Приятельствовали в девятьсот пятом, — объяснился Пятс. Подышал, набираясь сил. — Я тогда от смертного приговора бежал из России в Швейцарию.

— Тогда всё может быть, — нижняя губа Князя уважительно оттопырилась. Он продолжил. — «Родился Иисус! Его настало время! Бессмертен только он, рожденный в Вифлееме!»

— Пан умер! Умер Пан. И больше нет богов! — закончил Пятс — через силу. — А вы? Для вас кто Аполлинер?

— Ну, чести быть знакомым, конечно, не имел. Родился, правда, во Франции, но через десять лет после его смерти. Отец его обожал. Он в эмиграции сильно поэзией увлекся.

— Выходит, вы в самом деле князь?

— Всамделишней не бывает.

— Подумал, что стукач, — старик пытливо присматривался к молодому парню.

Князь хмыкнул:

— Стукачи по десятку лет не сидят. Правда, на днях обрадовали, будто вот-вот освободят. Но — уже изверился.

Князь провел носовым платком по желтому лбу старика. Платок увлажнился, — будто росу собрал. Озабоченно покачал головой:

— Похоже, вас всерьез прихватило. Испугался, что во сне умрете.

Лицо Пятса исказила гримаса, — он попытался засмеяться:

— Когда-то, когда я был президентом… Был-был, — Пятс успокоительно дотронулся до руки молодого соседа. — Возле президентов полно прожектеров крутится с завиральными идеями. Нашелся чудак. Предложил медицинский курс: как не умереть во сне… Как же я смеялся, когда услышал… Тогда я еще умел смеяться… На самом деле умереть во сне — счастье, которым Господь одаривает праведников. Я, видно, не заслужил этой благодати.

Он закашлялся надсадно.

— Однако сейчас вы проснулись. И, кажется, всерьез болеете. Я позову помощь, — Князь сделал движение подняться, но Пятс поспешно дотронулся до его кисти, — силы сжать чужую руку в нем не осталось.

— Не надо, прошу! Всё в порядке. Я не болею, я умираю. И наконец-то. И слава богу!

— Но вы мучаетесь!

— Оставьте! Я православный. А по православным канонам мученическая жизнь и смерть полностью искупают все, совершенные при жизни прегрешения, вольные и невольные. Так что еще и в выигрыше окажусь, — по лицу скользнуло подобие улыбки. — Не о том боль. И не спорьте. Сами видите, у меня не осталось времени на споры. Вы правду сказали, что вас отпустят?

— Тьфу-тьфу, — Князь опасливо сплюнул.

— Тогда нам надо поговорить.

Князь пригнулся, перешел на французский:

— Если это и впрямь для вас важно, тогда лучше на аполлинеровском.

Показал пальцем на дальнюю койку:

— Не того опасались.

Понимающе прикрыв глаза, Пятс подманил его поближе.

На лице третьего пациента — с ухом, приподнятом над подушкой, — возникла мука бессилия от невозможности разобрать чужой язык.

2.

Рано утром в своем кабинете Константин Александрович Понизов подписывал документы, что подкладывала заведующая судебно-психиатрическим отделением Кайдалова.

В дверь, энергично постучав, вошла Гусева. Коротким кивком поздоровалась с обоими.

— Хорошо, что зашли, Ксения Сергеевна! — Понизов поднял тонкую папку, протянул ей. — Князя — фамилию-то настоящую еще не забыли? — готовьте к выписке.

Не сдержал переполнявшего его торжества:

— Добился-таки.

Кайдалова неодобрительно фыркнула:

— И совершенно напрасно. Дерзкий мальчишка, из бывших. Подлечился бы еще годик-другой, только на пользу. Хорошо хоть запросы о родителях перестал в инстанции рассылать.

— Вот видите, — перестал. Стало быть, вылечили, — примирительно пошутил Понизов. Обратил, наконец, внимание на встревоженную Гусеву. — У вас что-то случилось, Ксения Сергеевна?

— У нас у всех случилось. Сегодня ночью скончался пациент Пятс, — Гусева опустилась на стул. — Надо подумать, как его похоронить, как сообщить родственникам.

— Никаким родственникам сообщать не будем! — вскинулась Кайдалова. — Не было такой команды.

Гусева взглядом обратилась за поддержкой к Понизову. Перехватившая взгляд Кайдалова взъярилась не на шутку:

— И по поводу захоронения не надо нагнетать. Похороним как всех! Не хуже.

— Так хуже некуда! — огрызнулась Гусева.

— Потому что время суровое! Война столько соков из страны…

Но и Гусева не отступила:

— Довольно уж! Больше десяти лет прошло, а все на войну киваем! Портки одноразовые для покойников за это время хотя бы можно было наштамповать! Если для нас пациент не человек, то давайте хоть на полшага вперед смотреть. Придут когда-нибудь, спросят, как мы похоронили президента Эстонии. И чем отчитаемся? Тем, что зарыли в общей могиле?

— А почему мы должны за каждого отчитываться? Да еще за кого?! И перед кем? — тонко закричала Кайдалова. — Пятс ваш — преступник! Приговор ему никто не отменял.

— А если отменят? Многих уже реабилитировали.

— Да! Слабаки пришли, — с горечью согласилась Кайдалова.

Обе женщины, горячо споря, даже не смотрели друг на друга. На самом деле апеллировали к хозяину кабинета, каждая стремясь привлечь его на свою сторону.

Было заметно, что Понизов колеблется.

— Легко быть добренькой за чужой счет! — поспешила додавить его Кайдалова. — Помни, Константин Александрович, если что, отвечать не Гусевой. Ответственность всегда на том, кто дает отмашку!

Понизов сделал выбор:

— Что ж, обе вы правы. И впрямь дожили. От безысходности и безденежья хороним кое-как, наспех. Но если есть хоть какая-то возможность похоронить иначе, это надо сделать.

— Какие там возможности? В больнице живых одеть не хватает, — напомнила Кайдалова.

— Потому и приходится изыскивать. Я, пока вы спорили, прикинул. Поношенный костюм у меня есть. И ботинки вполне приличные. Пожалуй, они ему не по размеру. Но…

— Подгоним как-нибудь, — заверила Гусева. — В крайнем случае подрежем. Не носить ведь.