Книга Тайна без точки - Альбина Коновалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она улыбается.
В этот день приезжал известный писатель-маринист Николай Черкашин. Мне поручили проводить его в музей, где работает фотограф из музея Северного флота Александр Раупе. У него тут тихое местечко, где можно отдохнуть от суеты, да и сам он человек не суетный.
Массовый психоз дает разные всходы. Вбегает штабной офицер и кричит на меня за то, что включен ксерокс.
— Это я сделал, — тихо говорит Черкашин.
— Не беспокойтесь, я привыкла ко всеобщему хамству, — отвечаю я довольно спокойно, и он улыбается.
5 сентября
Потихоньку уезжают: Наташа Ерахтина с маленькой дочкой — одни из первых. Мы вместе едем в автобусе, это грустно — она безучастна ко всему, даже к ребенку.
Для Храма привозят материал из Костомукши — безвозмездный дар небогатого городка.
8 сентября
53 телевизора «Рекорд» выгрузили в Доме офицеров. Стайка одинаковых коробок напоминает о суете. Суета и началась — на другой же день. Несмотря на мою тогдашнюю закаленность, меня все же поразил один случай. В кабинет, где сидел Нидзиев, а я вела протокол приема, едва передвигая ноги, входит женщина и падает на стул.
— У меня не осталось сына, — со слезами говорит она. — На что мне теперь жить? У меня и дома ничего нет. Дайте хоть телевизор!
— Дадим, конечно, дадим! — поспешно говорит Нидзиев, боясь, что она потеряет сознание.
Я была у этой женщины дома два дня назад — квартира забита хрусталем и аппаратурой, на полу стоят нераспакованные коробки.
11 сентября
Это совместное заседание военных и женщин запомнилось одним нестандартным требованием, которое внесло некоторое оживление в рутинную работу.
— При подъеме тел прошу учесть, что в лодке могут быть живые, — с большим чувством и с еще большим напором сказала Галина Белогунь. — Я верю, что мой муж жив! Вы начнете резать лодку, а он там…
— Конечно, конечно, — осторожно ответил Александр Дьяконов и незаметно посмотрел на календарь, вероятно, не слишком доверяя своей памяти — со дня трагедии прошел месяц.
Я не судья и не общественный обвинитель. Я рассказываю, как это было…
Комиссии следуют за комиссиями: то губернаторская, то флотская. Все они проходят с участием женского актива, все посвящены вопросам распределения денег. Северный флот пытается решить вопросы снабжения поселка за счет средств, которые поступили на Нахимовский фонд. Женщины настаивают на том, что все деньги отдали им. Идут бесконечные дебаты и прения.
18 сентября
Собрание экспромтом — общее недовольство, местами переходящее в злобные реплики. И это все о деньгах, о деньгах.
И потом — великое множество таких собраний, как две капли воды похожих друг на друга.
А я считаю день поминовения последним днем событий, связанных с Великой трагедией. Потом началась трагедия рвачества. Здесь не место для рассказа о ней, об этом — позже.
20 сентября
Храм-памятник открылся в день поминовения моряков-подводников. Ровно 40 дней прошло после 12 августа.
— Жизнь — удивительная штука, — сказал контр-адмирал Михаил Кузнецов. — Почему-то погибают удивительные люди! Наверное, это уже легенда. Мне сегодня рассказали: когда над местом трагедии летал вертолет и снимал — там сидели чайки. Их посчитали: оказалось ровно 118.
Иерей Сергий, настоятель Свято-Никольской церкви:
— Русскому человеку всегда было за что умирать! Лучший свет Христовой веры освящает любой праведный путь.
Святейший Патриарх передал церкви икону «Новомученики». — Наши ребята не принадлежали себе, — сказал игумен Аристарх, настоятель Трифонов Печенгского монастыря. — В этом великая тайна и загадка нашей души. Россия тоже не принадлежит себе! Все восприняли эту трагедию, как личную. Для тех, кто ушел, Россия — особая боль. Скажу, что я сейчас смотрю на мир глазами ребят с «Курска». Сколько ж можно терпеть то бедствие, что царит в России? Эта трагедия — не случайность. Она — последняя жертва падающей России! И первая — возрождающейся!
Как жаль, что его слова не стали пророчеством.
Накануне Марина Белова принесла свои стихи, которые она написала неожиданно для себя:
Улыбались земля и небо.
И ласкался у ног прибой.
Милый мой! Где б ты был или не был –
Я теперь навсегда с тобой!
Вечером над новым Храмом раскинулась радуга. Огромной подковой улыбалось само небо.
Я теперь тоже навсегда с тобой, таинственная подлодка, неспетая песня моя!
День был ослепительно солнечным — на дворе стоял март 2000-го года. На лыжи встали даже те, кто в глаза не видел лыжни. Я возвращалась с сопок, а они шли из поселка: женщина — неумело, неловко, он — поджидая ее. Сойдя с лыжни, я тоже ждала, сняв свою теплую шапку и повесив ее на лыжную палку. Пара, наконец, доковыляла до меня, и я поспешно надела шапку на слипшиеся от лыжного демарша волосы — мужчина был начальником штаба дивизии, где я работала: Владимир Тихонович Багрянцев.
Едва кивнув мне головой, «сам» укатил вперед, а мы с его женой Катей остались.
— Я в этом году первый раз вырвалась, — призналась я.
— А я?! — восклицает она. — Я вообще первый раз в жизни на лыжи встала! — мы отчаянно хохочем: оттого, что солнце, оттого, что день теплый, оттого, что жизнь вроде бы прекрасна.
И вдруг застываем, одновременно оглядываясь на Владимира Тихоновича. Он легко бежит вверх по склону. Почему-то защемило сердце. Мы молча смотрим ему вслед — как будто тень пролегла между нами и им. Это пронзительно яркое воспоминание терзает сердце необъяснимой тайной — как мечта о чем-то несбыточном, как грядущее расставанье…
Солнце слепит глаза. Мы здесь, в реальности. А он уходит, вверх по серебристому свету. Как будто уходит в никуда. Странно одинокий посреди искрящегося безмолвия.
Память не вечна! Я не могу не рассказать о них. Все, что знаю и все, что помню!
— Извините! — сказала я, увидев на диване моего шефа какого-то человека.
— Входите-входите! — мой начальник, заместитель командира дивизии по воспитательной работе Иван Нидзиев любит, когда его окружают люди. Он давно усвоил, что «короля делает свита…»
Я вхожу и жду, когда эти двое решат свои вопросы. Наверное, мичман какой-нибудь, — решаю, глядя на растянутые «треники» посетителя. Наконец, разговор окончен, и посетитель говорит по слогам:
— Спа-си-бо!
Тем и запомнился. Кто он такой, я, естественно, не спрашивала — субординация-с-с, господа невоенные! Но как же меняет человека одежда!
