Книга Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

— Эй, парень! Тебе на восток?

— На восток.

— Хочешь, возьму тебя кочегаром?

Я охотно согласился, так как никакого выбора у меня по сути не было.

Машинист показал мне, что и как делать, предложил спецовку. И я довольно быстро освоил нехитрые приемы забрасывания угля в ненасытную паровозную топку. Но спустя час меня бы и родная мать не узнала: я стал похожим на шахтера, поднявшегося после смены из забоя. Черная угольная пыль покрыла все лицо, шею, руки и всю спецовку.

— Тебя как звать, парень? — спросил машинист, когда я остановился на минуту вытереть пот и отдышаться.

— Никлас.

— Прибалт, что ли?

— Ну да, прибалт, — соврал я. Мало ли что он может подумать, скажи я ему, что имя это американское.

— А меня будешь называть Петровичем, — сказал машинист.

Но, обращаясь к нему, я решил прибавлять к «Петровичу» слово «дядя». Получалось немного смешно: «Дядя Петрович». Он не возражал, видимо предполагая, что так принято в Прибалтике.

Петрович оказался человеком, на мой взгляд, мудрым и немногословным. Расстояние, которое в мирное время заняло бы не более пяти часов, мы от макеевской станции Унион до станции Дебальцево преодолевали больше недели. Было много неожиданных остановок, мы пропускали военные составы, которые шли на запад, к фронту, и составы с эвакуированными людьми, ехавшими на восток. Мы видели, как те составы не раз бомбили немецкие пикирующие бомбардировщики и обстреливали «Мессершмитты» на бреющем полете.

По дороге пришлось голодать, ибо на станциях ничего съестного нельзя было купить ни за какие деньги.

Однажды ночью, остановившись у закрытого для нашего состава семафора перед станцией Дебальцево, мы увидели зарево пожара. Петрович, знавший эту дорогу как свои пять пальцев, сказал:

— Должно быть, немец разбомбил здешнюю тюрьму. Она от железной дороги в двух или трех километрах.

— А что с заключенными, дядя Петрович? — спросил я.

— Одни, наверное, погибли, другие — те, что уцелели, дали деру, кто на восток, а кто и на запад, к немцам.

Мы стояли в ожидании сигнала семафора около двух часов. За это время к нам «пожаловал» новый пассажир. Он, словно призрак, явился вроде бы из ниоткуда: мы обнаружили его сидящим на куче угля в тендере. На вид ему было лет около сорока. Судя по его внешности: борода, стрижка, татуировки на обеих руках, я сразу почему-то подумал, что он один из тех заключенных, которые, как сказал Петрович, дали деру на восток. На вопрос, откуда он, пришелец ответил:

— Чернорабочий с завода. Завод частично эвакуировали в сторону Сталинграда, а частично разбомбили. Разбомбили и общежитие вместе со всеми шмотками и документами. Я с трудом успел выскочить в чем был. Доберусь до Сталинграда, зарегистрируюсь в ихнем военкомате…

Услышав, что Петрович обращается ко мне, называя меня Никласом, пришелец удивился и спросил:

— Откуда такое имя?

— Так записано в моем свидетельстве о рождении, — ответил я.

— А меня зовут… Юлий Цезарь, — неожиданно заявил нам, криво усмехнувшись, пришелец.

— Как римского императора? — с усмешкой спросил Петрович.

— Век свободы не видать — правда! — ответил Юлий Цезарь.

— А отчество?

— Отчество? Отчество мое… Клеопатрович!

— Странно! — заметил я. — Цезарь — имя римское, а Клеопатра — египетское.

Заметив неладное, Цезарь быстро нашелся:

— Я тут ни при чем, век свободы не видать! Мать родная рассказала мне, что наш батюшка был в стельку пьян и держал в руках не именослов славянский, а какую-то старую книжицу.

Мы с Петровичем переглянулись, поняв, что вешает нам лапшу на уши.

— Но ведь царица Египта была женщиной, — сказал я.

— А это никем не доказано, — возразил странный пришелец. — Ну бывают же Валентин и Валентина, Валерий и Валерия, Петр и Петра. Так и в Египте — Клеопатр и Клеопатра…

— Ладно, — сказал Петрович, — будем тебя звать «Клеопатрыч».

— Годится! — обрадовался Юлий Цезарь. — А шамовки какой у вас не найдется?

— Сами уж какой день голодные, — ответил Петрович. — Хочешь ехать с нами, Клеопатрыч, — давай Никласу помогай кочегарить.

— Годится, — снова сказал Клеопатрыч.

Невдалеке от одной из наших частых остановок под вечер мы увидели много пчелиных ульев. Петрович посмотрел на них, вздохнул и произнес:

— Был бы поблизости пасечник, могли бы купить у него сот.

Клеопатрыч вдруг сказал, поспешно спускаясь вниз:

— Мне похезать надо!

Прошло еще минут двадцать, семафор для нас открылся. Я посмотрел вниз: нет Клеопатрыча. Сказал об этом Петровичу. Он дал несколько гудков. Никто не отозвался.

— Дал, видно, деру наш Юлий Цезарь, — произнес Петрович.

И мы двинулись вперед. Следующий семафор встретился нам минут через двадцать, и Клеопатрыч вдруг появился. В руках он держал свою майку, чем-то наполненную.

— Живем! — воскликнул он, широко улыбаясь. — До самого Сталинграда теперь с голодухи копыта не откинем!

— Где был? Чего принес? — строго спросил Петрович.

— Доставал рамы с сотами и еле-еле успел запрыгнуть на ходу на последнюю платформу, — ответил Клеопатрыч, раскладывая пчелиные соты на три равные кучки, грамм по пятьсот каждая.

— Украл небось! — сердито произнес Петрович.

— Не-не! Ульи абсолютно безхозные. Немцу достанутся. А Сталин 3 июля говорил: ничего фашистам не оставлять!

Я подумал в тот момент: если он сидел в тюрьме, неужели заключенные слушали речь Сталина?

— Прошу, граждане-господа, угощайтесь! — продолжал тем временем Клеопатрыч. — Наша врачиха в… э-э… наша врачиха на заводе говорила нам, что жевать пчелиные соты очень полезно. Лечат любые желудочные и кишечные болезни.

— Да, верно, соты лечат, — подтвердил Петрович.

И мы с голодухи набросились на соты.

А часа через полтора мы с Петровичем испугались: неужели отравились? У нас на животах выступили крупные капли чего-то липкого.

Клеопатрыч увидел наши испуганные лица и рассмеялся: он задрал свою рубаху до самой шеи и шутливо скомандовал:

— Делай как я! — В руке у него откуда-то взялась заточка. Он ею соскреб со своего живота крупные капли и слизнул их, соскреб еще и снова слизнул. — Чистый, стерильный мед! Не бойтесь! Врачиха говорила: так бывает, ежели на голодный желудок съешь много сот. Их надо жевать долго, сказала она нам. Теперь до самого Сталинграда будем жевать и слизывать, жевать и слизывать.

Странным и смешным человеком оказался этот Клеопатрыч. На одной остановке мы с ним вышли полежать на траве под лучами садившегося октябрьского солнца. И вышел у нас с ним примечательный разговор по душам.