Книга Божьи дела - Семен Злотников

– Мои! – автоматом выкрикнул я, параллельно осознавая, что именно денег у меня и нет.

– Ваши денежки – ваша воля! – пробормотал он, нажимая на педаль акселератора.

– Стойте, я вам солгал! – простонал я, дрожа всем телом. – Их у меня нет!..

– Нет – и не страшно! – удержал он меня, буквально в последний момент, когда я уже распахнул дверцу авто. – Я вас за бесплатно, пожалуй, домчу к В.А. Гиляровскому! – прокричал он, почти просительно заглядывая мне в глаза. – Великий был доктор!

– Но он давно умер! – воскликнул я, дернувшись.

– Умер давно, а дело его – живет! – подхватил таксист с восторгом.

– Да поехали, что ли! – махнул я рукой…

30

До Сокольников к В.А. Гиляровскому мы домчались, как мне показалось, в одно мгновение (впрочем, возможно, что я задремал и времени не замечал).

К моему изумлению, у проходной меня уже поджидали двое в белых халатах, с носилками.

– Я с дороги телефонировал им, чтобы встречали! – немедленно объяснил водитель, высунувшись по пояс в окно.

– Лягайте, как будто вы дома, Лев Константинович! – радушно приветствовал меня розовощекий санитар с маленькими, близко поставленными глазками и почти кукольным, крошечным вырезом рта.

– А как вы узнали, что Лев Константинович?.. – попятился я.

– Так вы мне сказали, а я уже им доложил, как положено, по телефону! – снова с улыбочкой пояснил таксист, выбираясь из машины и занимая позицию у меня за спиной.

И опять, с его слов, получалось правдоподобно (только я ничего такого не помнил!).

– Вы бы, Лев Константинович, лучше уже прилегли, – ухмыльнулся другой санитар, с воспаленным лицом, коренастый, без шеи, с кривыми ногами.

– Ребята вам дело советуют, Лев Константинович! – послышалось сзади.

– Да я в принципе не сумасшедший… – пробормотал я, затравленно озираясь по сторонам.

– Мы в принципе тоже! – заверил меня со всей серьезностью розовощекий санитар.

– Я всего лишь хотел… – выдавливал я из себя по одному слову. – Хотел посоветоваться… со специалистом…

– Совет, понятно, денег не стоит! – подпирал меня сзади водитель такси, не позволяя пятиться.

Подавшись вперед, я едва не наткнулся на электрошокер, который наставил на меня кривоногий санитар, пока розовощекий размахивал надо мной, как знаменем, новенькой смирительной рубашкой.

– Не троньте меня, я не псих! – закричал я, отпрянув, и немедленно оказался в цепких объятиях таксиста.

– А мне говорили, что псих! – напомнил он, радостно похохатывая.

– Не псих, я не псих! – кричал я, как в стену, пока санитары облачали меня в смирительную одежду…

31

О тюрьмах, публичных домах и приютах для душевнобольных написано столько, что мне с моим скромным опытом пребывания в психиатрической клинике имени В.А. Гиляровского вряд ли удастся что-то добавить (тем более чем-то удивить).

Находился я в этой одной из старейших лечебниц России сравнительно недолго: две, три… или, может, от силы… пять или восемь недель!

За все это время – необходимо заметить! – меня не травили сильнодействующими психотропными препаратами, не поливали из шланга ледяной водой, не истязали бессонницей, не били головой о стены, не насиловали и не пытали электрошоком (я бы такое, наверно, запомнил).

Единственный раз я подвергся насилию по приезде, когда на меня против воли надели смирительную рубашку – да и то случилось по досадному недоразумению, в чем позже поклялся мой лечащий врач профессор Н. (настоящего имени которого я, по понятным причинам, не называю)…

Н. прилежно являлся ко мне по утрам, едва я вставал, и уходил поздно вечером, когда у меня слипались глаза.

Перед тем как войти, он обычно стучался и, приоткрыв дверь, вежливо интересовался, могу ли я его принять.

Фактически я жил в его кабинете с собственным туалетом и душем (из особого, как он выразился, ко мне расположения).

Там же, в моей одноместной палате, мы без помех вели с ним бесконечные беседы и там же завтракали, обедали и ужинали.

Еду и питье подавал нам старик, облаченный во фрак, с веревкой на шее, завязанной бабочкой (меня умиляло, с каким трогательным прилежанием он сервировал наш стол, зажигал свечи, подливал в бокалы вино, менял приборы и блюда!).

Обращались со мной, повторюсь, во всех смыслах корректно и доброжелательно…

32

Вплоть до описанных событий я себя ощущал полновластным хозяином собственной жизни.

Я готов был скорее признаться в собственном безумии, нежели допустить существование другой реальности.

Часовой механизм в моем понимании являлся едва ли не лучшей метафорой мироустройства: одно колесико зримо и надежно зацеплялось за другое…

Кому-то, возможно, дано проникать в тайны за многими печатями – мне же при мысли о времени немедленно вспоминался примитивный белый циферблат наручных часов, оставленных отцом в наследство (в комплекте со старым охотничьим ножом с наборной ручкой и копией знаменитой картины Караваджо).

Я мало чего принимал на веру и неизменно искал всему случившемуся разумное объяснение.

Не однажды, к примеру, я мог утонуть, разбиться, остаться калекой – однако, оставшись в живых, я не спешил благодарить небо и только внимательно анализировал ситуацию.

Помню, мальчишкой, совсем не умея плавать, я прыгнул с моста в бурлящие воды водопада.

Вокруг было много людей – но никто не отважился мне помочь.

Мгновения, когда меня страшно крутило и било о дно, показались вечностью.

И долго еще я валялся без сил на дальней песчаной отмели, куда меня вынесло, как на руках, мощным течением реки.

Я чудом выплыл…

Между тем в моем детском дневнике сохранилась запись: «Благодаря очень быстрому течению реки меня скоренько вынесло на мелкое место, и я не утонул; а случись то на тихой воде – точно бы утонул!…»

Однажды, давно, за неимением мест в гостинице я коротал ночь в парке напротив.

Корявые ребра скамьи врезались мне в тело, я мерз, не спалось, ныла шея и жизнь представлялась сплошным наказанием.

Под утро в отеле случился пожар – и опять меня поразило не чудо спасения, но стечение неких обстоятельств!..

– Прежде я не терял головы… – подумал я вслух.

– Ничего, потеряли – найдем! – озорно встрепенулся профессор, слегка приподнялся над креслом, отжавшись на руках, и шутливо вытянул шею вверх.

Я смотрел на него и не понимал, почему ему так смешно.