Книга Девушка в саване - Картер Браун

Он извлек из своего кармана тонкую черную сигару, осторожно снял с нее целлофановую обертку, затем с явным удовольствием закурил.

— Сигара, красивая женщина, хорошее вино — вот что я привык ценить превыше всего.

— А что вы скажете о Марше? — спросил я.

— Я вовсе не насмехался над молодым доктором. У меня просто выработалась подобная реакция, тут уж ничего не поделаешь. Марш был очень искренним юношей, и я страшно хотел, чтобы в один прекрасный день он напоил бы допьяна нашу молодую биологичку и соблазнил ее. Я пыталс прописать это ему в качестве терапевтического средства, но тот был настолько шокирован, что едва не потерял дар речи. А вообще-то это им обоим пошло бы на пользу.

— Должен сказать, доктор Алтман, что вы отнюдь не наилучший источник информации, но разговаривать с вами одно удовольствие! — Я подмигнул ему. — В нацистской Германии вы были практикующим психиатром? Надо думать, вы были заняты выше головы!

— Занят?

Я ясно расслышал горькие нотки в его ироническом голосе.

— Какое это неточное слово в английском языке! Да я только успевал поворачиваться.

Несколько секунд он молча следил за струйкой дыма, поднимающейся над его сигарой.

— В тридцать восьмом году я занимался психоанализом в Вене, лейтенант. Получив степень по медицине, я изучал психиатрию целых четыре года под руководством великого Эдельштейна. Мне удалось стать его любимым учеником, так что позднее, когда я начал работать самостоятельно, он дал мне превосходные рекомендации. Это обеспечило мне блестящую карьеру.

Он тихонько вздохнул.

— Я был еще молод, мне только что исполнилось тридцать, а у меня уже была обширная практика стараниями того же профессора Эдельштейна, мо профессиональная репутация тоже имела солидную основу. Таков был тогда Теодор Алтман, но тут нацисты двинулись на Вену.

Эдельштейн был евреем, каждому известно, что Фрейд тоже еврей, а раз так, то вся теория психиатрии и смежных наук стали подозрительными и антиарийскими. Преподавание было жизнью для профессора, так что, когда они попытались ограничить его, он стал выступать против них. И исчез. Я продолжал практиковать, старался не обращать внимания на оказываемое на меня давление, но дела мои с каждым днем шли все хуже и хуже. Через год гестаповцы раскопали, что моя бабушка по материнской линии еврейка, а этого в сочетании с прошлой связью с Эдельштейном для них было достаточно, чтобы» принять меры «.

— Вас посадили в тюрьму? — спросил я.

— Отправили в трудовой батальон! В том году началась вторая мирова война, как вы помните, лейтенант. Через три месяца меня заставили чистить отхожие места в бараках эсэсовцев, чем я занимался целых пять лет, сначала в Австрии, затем в Германии и, наконец, в Польше. В сорок четвертом году нас снова направили в Польшу, погрузили как скотину в товарные вагоны. Многие умерли по пути. Молодой майор СС отвечал за поезд, трупы евреев его ни капельки не волновали. Но на пятый день умер один из его собственных людей, майор решил взглянуть на покойника. Поезд остановился, охрана шагала по вагонам, разыскивая кого-нибудь с медицинскими познаниями. Когда они услыхали, что я врач, поспешно потащили меня к страшно перепуганному майору СС, который не хотел сообщать начальству об эпидемии оспы, опасаясь за собственную персону.

Алтман несколько раз затянулся трубочкой, выпустил струю дыма и неторопливо продолжал:

— Я сделал все, что было в моих силах, но в тех обстоятельствах это был мизер. До того как мы прибыли к месту назначения, умерло еще тридцать человек. По прибытии нам сообщили, что мы будем работать на земле, но сперва нас вымоют и продезинфицируют от вшей в специальных бараках в лагере.

Меня вытащили из моего отряда как раз перед тем, как я должен был скинуть с себя всю одежду и войти в сарай, и отвели к коменданту лагеря, который знал от майора СС, что я врач-психиатр. Вроде бы ему хотелось, чтобы я разобрался, почему так много нервных заболеваний и беспорядков среди лагерной охраны.

Доктор Алтман замолчал, несколько минут смотрел на меня не моргая, затем продолжил:

— Мы были в Аусшвице, как я выяснил позднее. Вытащив изо рта трубку, он несколько минут внимательно разглядывал ее поблескивающий конец.

— Почти на протяжении года после этого я наблюдал, как прибывают поезда, слышал речи о работе на земле и видел нагую очередь обреченных, отряд за отрядом, к» дезинфекционным» сараям, из которых, как вы понимаете, никто не вернулся.

Я вскоре выяснил, что комендант совершенно не интересуется нервными заболеваниями как таковыми. Он хотел, чтобы я выяснил, кто из его людей испытывает отвращение к их работе, чтобы поскорее от них избавиться. Он был уверен, что подобные люди окажутся скверными работниками, у него же была «мания эффективности», если можно так выразиться. Этот комендант был самый преданный своему грязному делу человек, которого я видел в жизни, лейтенант. Наверное, по этой причине я не особенно люблю и доверяю тому человеку, которого называют «фанатично преданным своему делу», независимо от того, каково оно.

— Что случилось, когда закончилась война?

— Однажды ночью мне удалось бежать, как раз перед приходом русских. Я поработал какое-то время у них, затем провел год в лагере беженцев, после чего уехал в Америку в качестве иммигранта. Потребовалось какое-то время, чтобы наверстать упущенное. За годы войны психиатрия далеко шагнула вперед. После этого я работал в ряде больниц. В третьей из них и познакомился с Максом Ландау, ну а остальное вам известно.

Глава 6

Я вернулся домой лишь в половине девятого, приготовил себе скотч со льдом отнюдь не в крохотной рюмочке, добавил немного содовой, после чего поставил одну из последних пластинок Сэми Девиса-младшего и предоставил ему возможность петь без остановки все потрясающие блюзы, которые разносились из пяти репродукторов, вмонтированных в стены.

Вскоре я отправился на поиски второго бокала и припомнил, что в холодильнике имеется отбивная, а я был голоден. Ее следовало приготовить по моему собственному рецепту, настолько простому, что даже женщина справилась бы с задачей. Ты обжариваешь мясо не более минуты, засыпаешь его жареным луком, сдабриваешь французской горчицей и все. Остальное зависит от твоих зубов и пищеварительной системы.

К половине десятого я полулежал в блаженном состоянии в кресле, переваривая свой бифштекс, в руке у меня был бокал, я же наслаждалс возможностью слышать голос Пегги Ли, льющийся из моих стен, голос, меняющийся от влюбленного до ностальгического и соблазнительного. При подобном случае существует одно несомненное преимущество одинокой холостяцкой жизни. Когда исполнение «Лихорадки» мисс Ли поднимает вашу температуру до сорока с хвостиком, ничто не может испортить вам настроение, ибо исключено неожиданное появление жены в бигудях!

Ничто, блаженно думал я, не в состоянии испортить тебе настроение, и тут я подпрыгнул чуть ли не на фут в воздух, поскольку одно исключение дало о себе знать. Я неохотно двинулся к входной двери, раздумывая, кто бы это, черт побери, надумал так безжалостно терзать мой дверной звонок в столь поздний час. В тот момент я был способен приветствовать лишь одного посетителя: полуодетую арабскую танцовщицу, которая блуждает по земле в поисках страстной любви и по непонятной причине лишь сейчас узнала мой адрес.