Книга Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника - Владимир Медведев

Леонид Ильич встретил меня довольно своеобразно:

– Ты чего стрелял! Кабанов всех разогнал, они, наверное, рядом были.

Лицо рассерженное. Я, едва не погибший только что по его вине, тоже «завелся» и в тон ему ответил:

– Стрелять надо уметь, тогда и мне стрелять не придется.

Он обиделся:

– Что, я плохо стреляю?!

Конечно, Брежнев в сгустившихся сумерках не видел мою борьбу с кабаном. Я рассказал, и он улыбнулся.

– Ладно, успокойся. Не переживай.

Я не переставал удивляться его темпераменту, энергии, физическим силам. Довольно часто он вместе с нами преследовал подраненного зверя – несколько километров по снегу, по лесным завалам.

В знак особого расположения Генеральный секретарь приглашал на охоту людей достаточно ему близких или важных гостей. Из зарубежных деятелей в Завидове охотились Киссинджер, Кекконен, Тито. Рауль Кастро прибыл вместе с женой, она со всеми вместе пробиралась к вышке, выжидала зверя и, надо сказать, прекрасно стреляла, получше многих мужчин. Из наших отечественных деятелей кроме Гречко бывали в Завидове Подгорный, Полянский, Тихонов, Косыгин – пока были у него силы. Последние охотники, пожалуй, – Громыко и Черненко.

Для некоторых приближенных Генерального события развивались прискорбно, можно даже сказать, трагически. Каждый понимал приглашение на охоту как знак близости, даже особого доверия. Болея, дряхлея, люди не могли отказаться от благорасположения Генерального, а уж открывать свою немощь и вовсе не хотели.

– Позвони Косте, завтра поедем, – говорил Брежнев и называл час выезда. Я звонил Черненко. К телефону подходила жена:

– Владимир Тимофеевич, вы знаете, Константин Устинович очень плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Леониду Ильичу…

Брал трубку он сам.

– Да, Володя, чувствую себя неважно.

– Давайте, я доложу, что к вам должен приехать врач и вы не сможете…

– Нет-нет…

И я докладывал Брежневу, что Константин Устинович всю ночь работал, устал.

Тогда Леонид Ильич звонил уже по дороге из машины:

– Костя, бросай работу. Тебе надо отдохнуть. Приезжай, жду.

Черненко, тяжело, неизлечимо болевший бронхиальной астмой, поднимался с постели и ехал…

На вышке сидеть холодно, сыро. Каждый раз Константин Устинович простужался и, вернувшись, укладывался в постель с температурой.

Брежнев возвращался после охоты бодрый, в приподнятом настроении. Если ему охота прибавляла сил, здоровья, продлевала жизнь, то старых и больных соратников охота добивала, укорачивала им жизнь.

Однажды приехал в Завидово Суслов – главный идеолог страны. Он вышел из машины в галошах. Понюхал воздух.

– Сыро, – сказал он с ударением на «о», влез обратно в машину и уехал. Даже в охотничий домик к Брежневу не зашел.

После удачного выстрела, когда кабан у наших ног, Леонид Ильич разрешал нам разлить по рюмке водки. Это был неизменный ритуал, мы поздравляли друг друга «с полем».

По окончании охоты следовал другой ритуал, который как бы продлял удовольствие охоты. Он поручал начальнику охраны – кому какой кусок мяса отрезать в подарок. Вначале через охрану, а позже через фельдсвязь Брежнев отправлял кабанятину некоторым членам Политбюро, министрам. Вдогонку звонил, рассказывал подробности охоты, советовал, как лучше готовить вырезку, грудинку и т. д.

Любил Леонид Ильич и охотиться и на утку. На вечерней или утренней зорьке мы загружали ему в лодку патроны, ружье, питание, водичку, и он вместе с егерем отправлялся по заводям Московского моря. В хорошую погоду пройтись по чудесным местам вдоль реки Моши, где заросли ив, ольхи, – одно наслаждение, снималось любое напряжение после работы. Уток было много, так как хозяйство само разводило их. Осенью десятки тысяч птиц, собравшись в стаи, улетали в теплые края, а весной многие возвращались.

Каждый год первый секретарь Астраханского обкома партии Бородин приглашал Леонида Ильича поохотиться на гусей. Мы вылетали туда дня на два-три из Москвы или после летнего отдыха в Крыму, по дороге домой залетали в Астрахань и оттуда на вертолете – к месту охоты. Это случалось обычно в конце августа, когда начинался перелет гусей.

В этих краях – целые заросли бамбука, можно было часами любоваться ими, подстерегая пролетающих птиц. Все же надо было очень любить охоту, чтобы вставать в три часа ночи, в теплую погоду надевать плотную, жаркую одежду, чтобы не съели комары, которые летали тучами – большие, злые, они, как мы шутили, прокалывали кирзовые сапоги.

Когда шеф отдыхает, а ты вроде не при деле, одолевает скука. Летом в Крыму иногда смотришь на море и думаешь: хоть бы ты замерзло. В Астрахани прибавлялось еще и чувство бессилия и тревоги. Никакие кабаньи тропы не внушали нам столько чувства опасности, как здесь – астраханские поймы. У катера мы вынуждены были оставлять Леонида Ильича, дальше он отправлялся с егерями. Потом пересаживался в плоскодонку, которую лодочник толкал шестом. Темнота, река, заросли… Ни охраны рядом, ни врача. В Завидове мы хоть местность знали, егеря – свои, солдаты спецбата по окружности.

Лодочник с егерем бесшумно доходили до мостиков, где пролетали или садились на отдых птицы. Каждого гуся, в которого целился Генсек, опытный егерь тоже держал на мушке, и если гусь оказывался только подранен, без промаха добивал его. Поэтому добыча всегда оказывалась внушительной, за утреннюю зорьку – десятка два гусей или уток. Леонид Ильич возвращался довольный. И мы вздыхали спокойно.

Возвращался он часов в одиннадцать дня. То есть целых восемь часов охраняемый был вне нашей досягаемости.

Об охотничьей страсти Брежнева знал весь мир. Руководители компартий социалистических стран, чтобы завязать или укрепить доверительные отношения с нашим Генсеком, устраивали для него роскошную охоту. Так бывало в Болгарии, Чехословакии, Югославии, Германской Демократической Республике. Охота обставлялась торжественными обрядами. В ГДР, например, начало ее возвещали охотничьи рожки, музыканты исполняли марш открытия.

Когда Брежнев совершал удачный выстрел, громче всех аплодировал Хонеккер.

После окончания охоты трубили отбой. Разжигали большой костер, рядом с которым раскладывались охотничьи трофеи, возле которых выстраивали охотников. Каждый показывал свою добычу, после чего торжественно объявлялся король охоты. Надо ли говорить, что всегда им оказывался Леонид Ильич. Охота превращалась не просто в добычу мяса, а в азартное спортивное соревнование.

Конечно, услуга была: Леониду Ильичу выбирали надежную кабанью тропу; если же ставили на вышку, то рядом подкладывали подкормку, так что кабан выходил обязательно. Но в остальном подставок, или, как мы говорим, «туфты», не было: повторяю – Брежнев стрелял безупречно.

Меня всегда умиляли азарт и радость побед больших начальников. Иногда не понимаешь: догадываются ли они об особых условиях или о форе для них. Это относилось не только к Брежневу, самолюбие и тщеславие которого было легко усладить. Но ведь и Алексей Николаевич Косыгин, человек строгих нравов, не терпевший мишуры возле себя, тоже поддавался на подобные подарки. Мне рассказывали, как он лечился в Железноводске и с большим азартом играл там в бильярд. Самым большим мастером оказалась заведующая санаторной библиотекой, – которая выигрывала едва ли не у всех мужчин, местных и приезжих. Алексея Николаевича и все его высокое окружение она мастерски «заводила»: легко вела в счете до семи шаров, затем позволяла сравнять счет и на 7:7, в «равной игре», проигрывала. Если позволяла себе победить в одной партии, то проигрывала в двух следующих. Алексей Николаевич уходил довольный. Уезжая из санатория, он подарил часы директору санатория, главврачу и… заведующей библиотекой.