Книга Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати

На этот раз Киссинджер ответил раздражённым письмом на три страницы с приписками «Лично» и «Не для печати»[55], которое начиналось так: «Поскольку сегодня вечером я улетаю в Москву, чтобы продолжить осуществление политики разрядки, либо с вашего одобрения, либо с вашего порицания (в зависимости от того Бжезинского, который читает эти строки), мои соображения будут как поспешно выраженными, так и краткими. Мне трудно смириться с тем, что автор «Мирного вовлечения в будущее Европы»[56] ныне утверждает, что до сих пор мы слишком мягко себя вели на переговорах по ограничению стратегических вооружений». Особенно Киссинджера озадачило то, что он воспринял как критику Бжезинским его же собственной стратегии на сближение с коммунистическими странами, о которой он писал в начале 1960-х годов и которая нашла воплощение в политике разрядки Киссинджера. Далее в письме разбиралась каждая конкретная претензия и высказывалось сожаление по поводу того, что в своей статье Бжезинский, похоже, принял на вооружение «тот же стиль нападок на политику разрядки, который до сих пор был достоянием крайне правых». Тем не менее письмо Киссинджер заканчивал на примирительной ноте. «Возможно, когда я вернусь из Москвы и когда у нас обоих будет больше времени на раздумья, мы сможем посидеть и более подробно обсудить наши кажущиеся разногласия. С тёплыми пожеланиями, Генри Киссинджер»[57].

Сходство между «мирным вовлечением» и политикой разрядки было лишь поверхностным, поскольку первая концепция подразумевала ослабление влияния Москвы на страны Восточной Европы, тогда как целью второй была стабилизация американо-советских отношений. И Бжезинский был прав, говоря об отсутствии взаимности и растущей уверенности Советского Союза: это стало постоянной темой критики до 1977 года (даже при «необходимости преодолеть некоторые разногласия», как позже выразился Киссинджер)[58]. В последующие семь месяцев не было никаких документированных встреч или писем – необычно долгий период. Но в декабре Киссинджера в Государственном департаменте посетила делегация европейцев, американцев и азиатов из возглавляемой Бжезинским Трёхсторонней комиссии, после чего регулярный обмен возобновился. В послесловии к своему тёплому благодарственному письму Бжезинский даже попросил об одолжении: «Возможно, вас позабавит, что такая просьба исходит от меня, но двое моих сыновей очень хотят получить ваш автограф… Их зовут Ян и Марк. В Гарварде я никогда не думал, что когда-нибудь попрошу вас об этом!»[59]

Несмотря на более тесное сближение в 1975 году («Уголь важен даже для тех из нас, кто живёт в Ньюкасле… Я всегда приветствую ваши наблюдения», – уверял Киссинджер[60]), отношения вновь охладели осенью и почти прекратились в 1976 году. Причину назвать легко: началась избирательная кампания, и Киссинджер был ключевой фигурой в поддержке Джеральда Форда. «В какой-то момент будет важно прямо заявить об ответственности Киссинджера за внешнюю политику, – советовал Бжезинский Джимми Картеру в конфиденциальной аналитической записке в конце октября 1975 года. – Сваливать её недостатки на Никсона или Форда не стоит, тем более что Киссинджер, по всей видимости, станет одним из основных агитаторов республиканцев. Точно так же следует прямо нападать и на внешнюю политику Киссинджера, подчёркивая его личную роль в её формировании, и морально-политические соображения должны быть основным фокусом такой речи»[61]. Неудивительно, что в таких условиях на протяжении 1976 года негодование Киссинджера постоянно росло, пока он конфиденциально не высказал единственное действительно достойное упоминания резкое замечание в адрес Бжезинского. Обсуждая политику кампании во время конференции с советником по национальной безопасности Брентом Скоукрофтом и двумя другими лицами, он воскликнул: «Бжезинский – настоящая шлюха. Побывал и с этой стороны и с той. То он пишет книгу о «мирном вовлечении», то критикует нас за то, что мы осуществляем на практике большинство из того, что было написано в его книге, и обвиняет нас в слабости»[62]. Но давление на Форда и Киссинджера продолжало расти. В течение 1976 года Картер выступил с двумя главными речами по поводу внешней политики. Первую он произнёс в марте, в чикагском отделении Совета по международным отношениям, и в ней он подвергал критике скрытность дипломатии Киссинджера. Джеймс Рестон, легендарный автор статей в «Нью-Йорк таймс» и доверенное лицо Киссинджера, защищал государственного секретаря и писал: «Произносил речь Картер, но главным её автором был Збигнев Бжезинский»[63] – вполне вероятно, что эти строки были написаны по предложению самого Киссинджера, как предполагал редактор «Таймс» (или как докладывал Бжезинский Картеру)[64]. Но главные нападки были высказаны в июньской речи в Нью-Йорке. «В администрации Никсона – Форда была разработана политика «одинокого рейнджера» – скрытая политика одиночек в отношении международных вопросов». Выражение «одинокий рейнджер» придумал, по всей видимости, не Бжезинский, а Джордж Болл, но оно укоренилось и разошлось в прессе, несмотря на возражения Бжезинского[65]. Любопытно, что после избрания Картера в ноябре, на волне антикиссинджеровских настроений высказывались голоса против назначения Бжезинского советником по национальной безопасности: многие опасались, что он станет таким же могущественным бюрократом, как и его предшественник на этом посту. И хотя в первый год в администрации Картера преобладали взаимодействие и равновесие сил, в дальнейшем примерно так и вышло. В годы правления Картера регулярные контакты между Бжезинским и Киссинджером продолжились. В конце концов Бжезинский и администрация Картера завершили многие из неуспешных дипломатических шагов, предпринятых ещё во время Киссинджера – договоры по Панамскому каналу, нормализация дипломатических отношений с Китаем, Кэмп-Дэвидские соглашения и даже договор ОСВ-II. Иногда, конечно, разногласия давали о себе знать. В 1979 году Дэвид Рокфеллер, Джон Макклой и Киссинджер лоббировали решение принять в Соединённых Штатах сбежавшего после Исламской революции иранского шаха – довольно щекотливое, поскольку новый режим в Тегеране считал это огромной провокацией. Но это был один из вопросов, по которому Бжезинский во многом соглашался с Киссинджером. Другими пунктами раздора были отношения с НАТО и договор ОСВ-II.