Книга Яблоки горят зелёным - Юрий Батяйкин

– Приходится на старости лет отрабатывать, с позволения сказать, старые грешки.

– А вас не расстреляли?

– Милый мой, кто же меня мог расстрелять, если я сам всех расстреливал?

Муромцев пожал плечами и пожалел, что задал наивный вопрос.

– Так что же, будем работать? – спросил Берия.

– А куда денешься, – ответил Муромцев.

– Тогда девочек позовем, что ль? – И Лаврентий Палыч весело хлопнул в ладоши.

Тотчас баня наполнилась турецким щебетанием. Вбежали голенькие турчаночки и начали их мыть, тереть, мять.

Потом они отдыхали в роскошном, в восточном стиле, кабинете Нурек-Мяк-оглы, как именовался начальник таможни, положив ноги на специально подставленные головки маленьких турчанок, пили шербет и обсуждали предстоящее дело.

Как выяснилось, Бочкин держал в Константинополе курильню гашиша.

А так как он никому по привычке не доверял, то, чтобы получать без помех контрабанду, устроился на таможню.

– Как же он вас не узнал? – удивился Муромцев. – Ведь он под вашим началом стучал.

– А я усы отпустил, – засмеялся Лаврентий. – И потом – чалма.

Обсудив план действий, они стали прощаться.

– Хорошо у вас, – похвалил Муромцев.

– Да, неплохо, – отвечал Берия. – Но не тот, не тот все же размах.

Новоиспеченные сослуживцы на этом расстались. Муромцеву выдали начавшую было беспокоиться Машку и чемоданы с контрабандой.

Не успела, однако, за ним закрыться дверь, как в комнату начальника ворвался Бочкин.

Он упал на персидский ковер, стукнулся лбом об пол и сказал:

– Салям аллейкум, гер начальник таможни!

Начальник приложил два польца ко лбу и ответил едва заметным поклоном:

– Аллейкум салям.

В ходе дальнейшего разговора, проходившего исключительно по-турецки, выяснилось, что Бочкин, выполняя служебный долг, пришел сообщить, что отпущенный на все четыре стороны Муромцев – опасный троцкист.

– Мил человек, – по-турецки сказал Берия, – нам троцкисты неопасны, их пусть коммунисты боятся. Ты часом не коммунист? – спросил он.

– Нет, нет, нет!!! – замахал руками член КПСС с 1917 года, пятясь задом из кабинета. – Видит Аллах, что нет!

– Ну, ступай, – строго сказал Берия, а когда Бочкин вышел, долго смеялся, по-грузински близоруко щуря глаза.

Вечером Бочкин приехал к Муромцеву в гостиницу.

– Как удалось вырваться? – спросил он.

– Турист, – улыбнулся Муромцев.

– А тогда как ушел? – все не доверял Бочкин.

– Деньги все любят, – пожал плечами Муромцев.

– Так ведь чеки фальшивые были?

– У тебя, между прочим, тоже.

– Да, – вздохнул Малофей. – Сигимицу, прохвост, нас обманул. Первое время было трудно, ох как трудно! Ну а потом, – он горделиво улыбнулся, – пошло на лад.

– Есть бабки? – осведомился Муромцев.

– Могу всю японскую разведку купить, – похвастался Бочкин. – Кстати, Сигимицу у меня теперь телохранителем служит.

«Этого еще не хватало!» – подумал Муромцев. Вслух он спросил:

– Как думаешь, куда вложить деньги?

– Чтобы вложить, их надо сначала заиметь, – нагловато ухмыльнулся Бочкин.

– Немного есть.

– Сколько?

– Пять миллионов.

– Откуда? – ахнул Бочкин.

– Дореволюционные, – прослезился Муромцев. – Бабушка умерла в Париже. Кстати, нужно бы открыть счет. Поедешь со мной?

– Поехали.

Друзья спустились в вестибюль.

– Не знаешь, где стоянка такси? – спросил Муромцев.

– Зачем такси? – засмеялся Бочкин и кивнул на урчавший мощным мотором у входа серебристый «Меркурий», за рулем которого, с головы до ног обвешанный автоматическими пистолетами и противотанковыми гранатами, восседал вездесущий Сигимицу.

При виде Муромцева он приветливо заулыбался в узкие щелочки своих и без того узких японских глаз.

Приехали в банк, и Муромцев получил тысячу лир наличными и открыл счет на η миллионов франков.

– Ну что, старый развратник, кутнем? – загорелся он. – Я плачу!

Тут Бочкин, который сам мог выпить всю выпивку и купить всех бля…й в Константинополе, но не делал этого, так как, по совету врачей, берег здоровье, назло себе согласился: подвела советская привычка не упустить возможности нажраться на халяву. И приятели поехали в бурлеск пировать и развлекаться на истопниковские миллионы.

У входа в бордель с поэтическим названием «Нимфы Турции» дорогу им преградил огромный швейцар в чалме из бумазеи в полоску.

– Не велено пущать, – сказал он по-турецки скороговоркой.

В этот момент вперед протиснулся Сигимицу, занимавший до этого позицию в тылу. Кося на приятелей, он что-то зашептал на ухо швейцару.

Трудно предположить, что мог сказать на ухо турку японец, не знавший даже турецкого букваря, но от слов япошки турок побагровел, надулся, как дирижабль, и кинулся на малорослого Сигимицу. Сигимицу точно этого и ждал, изловчился и пнул швейцара ногой под живот. Тот разом притих и вытянулся на пороге. Компания перешагнула через него и оказалась внутри. Сбоку была лестница. Друзья поднялись наверх.

На плоской крыше стояли шезлонги. В них, с лицами, накрытыми паранджами, мирно дремали голые турецкие бля.и.

Увидев наших знакомых, они почтительно встали, стыдливо прикрывая срам указательными пальцами. Гости расселись. К ним подкатили столики с шербетом и турецким шоколадом.

Муромцев бросил сто лир. Две молодые и стройные, как занозы, девушки вышли из круга заспанных шлюх.

– Я тозо котю, – захныкал Сигимицу.

Муромцев бросил пятьдесят лир. Из круга вышла третья нимфа, подобрала деньги и вежливо протянула назад Муромцеву со словами, которые Бочкин перевел как «японцам не даем». Спорить было бессмысленно – турки.

Сами Бочкин и Муромцев, замирая от плотской радости, приспустили штаны и усадили извивавшихся потаскушек на колени.

Видя такое положение, японец затянул самурайскую песню, обычно по ритуалу предшествующую харакири. Он пел о желтой японке – Луне, одиноко сидящей на троне пасмурного неба и печально ожидающей очередного посланца косоглазого Востока с взрезанным животом. Он пел о несчастной судьбе бродячего самурая, вынужденного наниматься на службу к коммунистам. Он пел о далекой Родине, о цветущих вишнях, о послушных японских девушках, о верном самурайском кинжале, разящем наповал. Он пел так жалобно, что даже проститутки расплакались.

В это время на крышу поднялся хозяин, ведя очередных гостей. Увидев «зайцев», он рассердился.