Книга Сердце Льва - 2 - Феликс Разумовский

— А, еще один, — Ксюша перекрестилась, трудно поднялась и, пошатываясь, подошла к окну. — Ну конечно же, выноси готовенького. Хоть бы фонарь бы повесили, сволочи, а то один за другим бьются. Бум, бах, трах.

Вот то-то и оно, что трах… Ксюша со спины была так соблазнительна и прекрасна, что Андрон не удержался, встал, обнял ее, прижался губами к розовому ушку и…

Разомкнули они объятья все на том же матрасе уже под утро.

— Господи, хорошо-то как, что я выходная, — Ксюша без сил перевернулась на живот, поцеловала Андрона и коротко, как-то буднично спросила: — Сегодня придешь?

— Приду, — истово как на духу ответствовал Андрон, поднялся, сходил в ванную, налил себе чаю покрепче и с раскалывающейся головой отправился на службу — проклятье тебе, зеленый змей. Начал, гад, с яблока, а кончил виски и джином…

Утро было как в гадючнике — теплое и сырое. «Ну, быть грозе», — выбравшись из подъезда, Андрон двором прошелся вдоль дома, вывернул на Гражданский и вдруг притормозил, сразу вспомнив верину ремарку «бум, бах, трах». Багровая, помнившая еще, как видно, победу над целиной «Победа» врезалась в постамент указателя «Наша цель — коммунизм» на углу Луначарского и Гражданского. Указатель был железнобетонным, установленным на века, и «Победу» победил без труда. Курс на коммунизм не поменялся ни на йоту.

Хорст (1978)

— А, это ты? Заходи, заходи, — Хорст гостеприимно поманил Али внутрь номера и указал ему на глубокое, добротной кожи кресло. — Садись, не стесняйся. Что, на улице жара?

Здесь, в пятизвездочных аппартаментах было как всегда освежающе прохладно — кондиционеры работыли на славу.

— Жарко, добрый господин, очень жарко, — Али почтительно кивнул, с вежливостью улыбнулся и медленно опустился на самый край кресла. — Змейки бодры как никогда, скорпионы исходят ядом…

Агатовые глаза его лихорадочно бегали, пухлые губы пересохли, грязные руки дрожали — вот это да, вот как живут белые люди! С винтом от аэроплана под потолком!

— Да, значит, урожай будет знатный, — Хорст на мгновение почувствовал себя Епифаном Дзюбой, сразу вспомнил Марию, вздохнул. — М-да. — Крякнул, резко позвонил, барственно скомандовал запыхавшемуся коридорному: — Мороженое, сифон, малинового сока. — Кивнул на мгновенно появившийся поднос, подмигнул Али: — Угощайся, будь как дома.

— Спасибо, добрый господин, — тот осторожно, словно кобру, устроил в пальцах ложку, ткнул ею в шарик крем-брюле, опасливо пригубил содовой — ух ты, холодная, а кипит! А сифон шипит как рассерженная кобра, но не кусается совсем. Правда, плюется как верблюд… Эх, живут же белые люди!

— Что, нравится? — Хорст благожелательно глянул, как Али орудует ложкой, закурил десятидолларовую сигару, шумно выпыхнул ароматный, пахнущий Гаваной дым. — А домашние-то хлеба чем тебе не по нраву?

Участливо так спросил, сердечно, изображая всем видом понимание, сострадание и доброжелательность. Глянуть на него — не заезжий янки, отец родной, папа.

— Не хочу всю жизнь в грязи. Не хочу со змеями, — вздохнув, Али воткнул ложку в недоеденное мороженое, отпихнул едва ополовиненную креманку, и в голосе его, тихом и прерывистом, послышался страх. — Не хочу, как мой старший брат Ахмат. Жить хочу. Без Змеевода. Без «Рифаи».

— А что тебе известно о «Рифаи», мальчик? — вкрадчиво, но очень твердо осведомился Хорст и положил свою ладонь гостю на плечо. — Расскажи мне.

Глаза его горели от возбуждения — подумать только, напасть на след «Рифаи», этой таинственной, существовавшей еще во времена крестоносцев секты! Такой же легендарной и смертоносной, как и орден хашишинов, основанный «старцем с гор» Хасаном ибн ас-Саббахом. Зарождение же «Рифаи» связывают с именем Абдула Абд ал-Расуда, знатока змеиных ядов, долгое время учившегося у северных африканских негров псиллов и кстати дальнего родственника того самого Хасана ибн ас-Саббаха. Только если хашишины убивали ядом и кинжалом, то люди из «Рифаи» — исключительно ядом. Змеиным. И по сию пору. Оставшиеся в живых свидетели рассказывают, что главное занятие в секте «Рифаи» это превращение ползучих гадов в невидимое орудие убийство. Все окружено страшной тайной, но кое-кому удалось узнать, что, услышав шум падающего метеорита, посвященные члены секты не мешкая подбирают его. Это самый аэролит кладут рядом с каким-то другим неизвестным науке камнем, который по-видимому испытывает губительную силу первого. Затем они оба размельчаются в порошок, приобретающий запах, неощутимый для человека, но привлекающий змей, который приползают со всех сторон и лежат, словно очарованные вокруг приманки. Члены секты хватают их при помощи маленьких деревянных вил, сажают в горшки из обожженой глины и держат там для своих гибельных надобностей. Очень хорошо работают: орден хашишинов уж давно поминай как звали, а вот «Рифаи» жива-живехонька до сих пор…

— Это страшная тайна, добрый господин, за нее убивают, — Али вжал голову в плечи, сгорбился и перешел на свистящий шепот. — Но вам расскажу…

И рассказал — несколько сбивчиво, но вполне внятно. Странные вещи творились на берегах древнего Нила. Оказывается, все здешние хауи должны были вступать в некое секретное общество, во главе коего стоял загадочный Змеевод, и соответственно выплачивать солидные членские взносы. За что им делалась особая, очень действенная прививка от яда и продавался, правда, очень дорого, таинственный «змеиный» камень — не крашеная пемза, а настоящий, с гарантией нейтрализующий укус любой рептилии. Вот так, плати, держи язык за зубами и мордуй себе в хвост и в гриву безответных змей. Все же отказники, бунтари, дилетанты и любители правды кончают крайне плохо и со стопроцентной вероятностью — навеки замерев с двумя маленькими ранками на теле. Иногда впрочем в таком виде находили и волепослушных членов «Рифаи» — как видно они чем-то не угодили Змееводу, и тот прислал к ним Мурру. А от ее укуса не спасает ни прививка, ни «змеиный камень». Вот такие дела, прямо не священная земля фараонов, а гадючник какой-то. Что же касаемо личности самого Змеевода, то говорят, будто он не человек, а вселившаяся в человеческое тело душа гигантской Матери кобры, королевы и повелительницы всех змей. Свирепой, безжалостной и ужасной. Вобщем Али категорически не желает иметь с ней никаких дел. Готов продаться в рабство, служить собакой, только бы убраться отсюда. Очень надоело выламываться в корзине.

— Ладно, ладно, не горюй, чего-нибудь придумаем, — Хорст бодро подмигнул, вытащил бумажку с ликом Джонсона, с хрустом протянул. — На, иди поешь все же мороженого…

— Занятная история, — сказала Воронцова задумчиво, когда Али ушел, сбросила халат и стала надевать тонкое, почти что не существующее белье. — Мальчонка случаем не покуривает ли гашиш? Такого туману напустил, такого наплел… Просто сказки тысячи и одной ночи…

Время, казалось, не имело к ней ни малейшего касательства — тело у Воронцовой было как у двадцатилетней, стройное, лакомое, с шелковистой, бронзово-загорелой кожей. Модно подстриженная, одетая с тонким вкусом, она неизменно притягивала платоядные мужские взгляды — ай да американка, ну и ну! Повезло же этому профессору Лири! Впрочем, неизвестно еще, кому повезло больше. Хорст являл собой совершенный образчик, этакий эталон мужской красоты — мощный, высокий, широкоплечий, неторопливый в речах и стремительный в деле. Таким наверное видел Ницше в своих мечтах белокурую бестию — викинга с внешностью блондинистого еврея Бернеса.