Книга Московский Джокер - Александр Морозов

Олег уже выбирал момент, чтобы повернуться на сто восемьдесят и сразу разорвать дистанцию хотя бы на пять-десять метров, чтобы его не настигли одним прыжком. Ведь у «малыша» наверняка есть и нож.

Но в это время взбесившийся лесоруб остановился и засмотрелся на что-то поверх головы Олега. Довольная ухмылка раздвинула его губы под висячими усами. Он коротко свистнул, так, в полсилы, явно не для привлечения внимания, а только как бы подтверждая уже установленный с кем-то визуальный контакт.

Олег скосил глаза и успел заметить, как из раскрытого окна на втором этаже, чуть сзади него, метнулась вниз громадная тень. Раздался звук приземлившегося тела, не так, чтобы очень жесткий, – наверное, спрыгнувший был одет в кроссовки. Олег моментально прижался спиной к стене дома, чтобы держать в поле зрения и того, и другого. В глазах у него не двоилось, но перед ним теперь их стало двое. Почти одинаковых. Тот же рост, сложение, та же красная рубаха, расстегнутая до пупа. Только у первого на ногах были черные запыленные туфли и в руке прут, а у второго действительно кроссовки, и обе руки он вытянул вперед и вверх, растопырив пальцы, как бы нащупывая горло, нос, глазные яблоки Олега, прижавшегося к нагретой за день кирпичной стене.

– Давай, братка, придержи фраерочка, – приговаривал Гриша, снова как бы на пробу взмахнув пару раз прутом.

Братка находился от Олега чуть дальше и пока оставался на месте, изгибаясь и раскачиваясь, как кобра. Но он загораживал спасительный путь к выходу из тупика. Теперь уже речь не шла о том, чтобы отпугнуть. Братаны, эти «веселые ребята», как называют иногда в народе кровавых работничков, вышли на расправу.

Кинуться на второго и опрокинуть? Нет, даже если такого и сшибешь, что само по себе сомнительно, все равно случится заминка. А сзади Гриша настигнет в секунду.

Прямо над Олегом висела пожарная лестница, но последняя перекладина отстояла от земли метрах в двух с половиной. Олег оттолкнулся от асфальта и повис на ней, раскачиваясь, как еще не вспоротая сосиска. Он уже, подтягиваясь, выбросил вверх правую руку и ухватился за вторую перекладину, но тут же ощутил острую боль в голени левой ноги. Это Гриша, в красивом посыле, с оттягом, достал его, наконец, своим металлом. Брючина была рассечена, и на асфальт капала кровь. Олег ухватился второй рукой за вторую перекладину. Второй удар, скорее всего, решит дело. Олег висел лицом к стене, и прямо перед собой увидел мрачное, непроницаемое от грязи окно. Что за ним? Не все ли равно? Он сделал мах назад и на возвратном движении ударил в окно обеими ногами. Стекло посыпалось вниз. Братаны, защищаясь от него, вскинули руки над головой. И это позволило Олегу выиграть время для второго маха назад-вперед. В высшей точке амплитуды он разжал руки и полетел ногами вперед в темный провал. Рухнул на пол среди каких-то досок. Комната оказалась нежилой. То ли это было служебное помещение, то ли здесь продолжался безнадежно затянувшийся ремонт. Олег кинулся к двери и, не задумываясь, дал по ней плечом. Смешной крючок соскочил с петель, и дверь распахнулась. Олег побежал по изломам запущенного коридора и после третьего поворота наткнулся на окно с уже выбитыми стеклами. Окно выходило на набережную. Он выпрыгнул из него и оглянулся по сторонам. Да что же это такое? Из подворотен справа и слева снова появились двое в красных рубахах. Похоже, они вовсе не считали, что птичка выпорхнула из клетки. Прохожих было совсем немного, и они скользили мимо с какими-то незаинтересованными, отрешенными от мелких дрязг лицами. Ждать, чтобы, как в старом добром телесериале, в последний момент из-за угла появится наряд милиции, было бы просто наивным. Олег, лавируя между машинами, перебежал к набережной и, подволакивая разбитую ногу, быстро зашагал к мосту. Взбежал по каменной лестнице вверх и по узкой полоске, оставленной для пешеходов, пошел через мост по направлению к площади Киевского вокзала. Загонщики чуть поотстали, они были от него метрах в сорока сзади, но шли уверенно, не спуская глаз с него, как бы не сомневаясь в своем праве на продолжение охоты.

На мосту ждать помощи не приходилось: не докричишься, не дозовешься. Превозмогая боль в ноге, Воронов ускорил шаг. Наконец, он спустился с моста на площадь, где шел-кипел всеукраинский торг знаменитым украинским салом во всех его видах и сочетаниях. Мужики сзади подтянулись поближе, и Воронов понял, что и вся громада торгующего народа ему не подмога. В суете и гаме еще, пожалуй, легче, чем на открытом пространстве моста, можно было незаметно сблизиться с ним и нанести несколько быстрых ударов. И так же быстро раствориться в толпе. И тогда он, уже не рискуя задерживаться, чтобы углядеть милицейский или военный патруль, побежал между палатками и уличными торговками. По шуму сзади себя он определил, что преследователи ломились прямо за ним. Перепрыгивая через тюки и ящики с товаром, он выбежал на перрон и на первом же пути увидел электричку, которая, судя по электрической дрожи, сотрясавшей ее, уже готова была сорваться с места. Олег сумел взять себя в руки и, приняв независимый вид, пошел вдоль вагонов. Вагонные двери должны были вот-вот захлопнуться, но он изготовился вскочить в них именно в последний момент, чтобы те, двое, за спиной, не успели среагировать и сделать то же самое.

13

Виктория Николаевна Рейнгольд была недовольна собой. Все зашло слишком далеко, это она поняла еще ночью, вернее под утро, когда узнала о смерти Мартина. Но еще дальше зашла она сама. Точнее, дошла. Дожила. Потеряла контроль над собой. Называется, нашла к кому обратиться. Нечего было вмешивать сюда никакого Петю Никонова. Что она могла от него узнать? И даже более того, что она хотела узнать? Разве не был предуказан ему такой позорный конец еще в самом начале? А если так, то что она узнала нового под утро от литератора Герба, многолетнего собутыльника Марло? Она предчувствовала такой конец, так как знала, что никто не позволит Мартину занять то место в семье, на которое он мог бы претендовать по своему рождению.

Мало ли кто и на что может претендовать в нашем мире. На красивых женщин, например. Или на контроль над страной и миром. На бессмертие, в конце концов. Но все это упирается в одно и сводится к одному и тому же. К возврату старинных прав. К их предъявлению в некий подходящий для этого момент. Марло убили, и это означает только то, что подходящий момент приблизился. Или вообще уже наступил.

После того как зять, с непонятной своей, неизвестно к чему относящейся ухмылкой, передал ей кассету с записью сегодняшних допросов и удалился на «семейную» половину дачи, Виктория вставила пленку в магнитофон и прилегла на широкую, низкую тахту, как будто собираясь слушать классическую музыку. А после окончания прослушивания она пригорюнилась еще больше. Поспешность и непродуманность ее действий представились ей теперь в еще более резком свете. То, что хотя бы с натяжкой можно было отнести к информации, сводилось к путанице с датой убийства и к странноватому факту, что ни для одного из трех допрошенных сам предмет разговора не явился неожиданностью.

Разумеется, лапоть Никонов ничему этому не придал значения. Ну, да уж это – за что маменька с доченькой в свое время ухватились, то и получили. А Шерлоков Холмсов нам, как принято думать, не надо. И что же теперь? Уж не обратиться ли к этому…как бишь его, сочинителю Гербу? Нет уж. Может, он в своей области и большего стоит, чем Петр в своей. Но тем более она не могла задать, возможно, и сообразительному, но ничем не связанному с семейством человеку те вопросы, которые ее действительно интересовали: кто и за что убил, и чем это угрожает Рейнгольдам, Марло, Бестужевым-Рюминым и некоторым другим фамилиям. Может быть, даже тем, которые основательно забыты здесь, но неожиданно весомо звучат теперь там. За океаном.