Книга Там, где тебя еще нет... Психотерапия, как освобождение от иллюзий - Ирина Млодик

Запасшись водой и едой, мы погрузились в лодку и стали грести, каждую минуту рискуя налететь на скалы. Я не сказал тебе, что на самом деле не хотел уплывать. Мне хотелось остаться с Агнесс, даже если бы всю оставшуюся жизнь мне предстояло провести в чулане ее дома. Я любил ее и знал, что другой такой не найду больше ни в каких других землях. Но мне было стыдно бросать нашего капитана, который и так уже лишился всей команды, своего сына и чуть было не потерял жену. С другой стороны, я был молод, не переносил ограничений и несправедливости такой странной для меня жизни, и я хотел рискнуть, бросить этому острову вызов и обыграть его…

Сейчас мне трудно вспоминать ту ночь… Мы проиграли… Недооценили врага. Проклятый остров не отпустил нас. Через полчаса опасного пути ветер бросил-таки нас на скалы. Лодка разлетелась в щепки. Твоя мать, видимо, сильно расшиблась и утонула, отец, весь израненный, выбрался на берег и вытащил меня почти без сознания. Я сильно ударился, вся голова у меня была в крови. Нас очень быстро подобрали Смотрители.

Все дело в Якобе, он нас предал. Этот подлый толстяк не захотел плыть вместе с нами и тут же донес властям о наших планах. Тем самым он не только сохранил себе жизнь, но и, как потом выяснилось, выбил себе должность советника при Правлении, убедив их в том, что знает много важных секретов обустройства жизни в других землях, которые неведомы жителям острова. Так что, даже если бы не ветер, нам все равно не удалось бы далеко уйти – чуть дальше нас ждала засада.

Твой отец и Смотритель, помогавший нам, были тайно казнены следующей ночью. Я даже не знаю, где они похоронили этих достойных и смелых людей. Я долго был в беспамятстве, и Агнесс приложила все силы, чтобы ей разрешили за мной ухаживать. Бог весть, чем ей пришлось за это заплатить… Ее отец в свое время был близок Правлению, и она знала кого-то из них. Наверное, поэтому ей многое сходило с рук. Когда я оправился, выяснилось, что я не могу говорить, и мой ангел убедила Правление оставить меня в живых и отдать ее мне в жены. Взамен она отдала бумаги своего отца, которые Правление так давно мечтало заполучить. Они считали меня почти юродивым, насмехались над Агнесс, заключившей с ними такую невыгодную, как они считали, сделку.

Так я остался жить на острове. Память со временем вернулась, речь тоже, мы были почти счастливы, к тому же вскоре родился Себастьян. На вопросы остальных горожан и соседей, откуда у Агнесс взялся молодой муж, она всегда говорила с таинственной улыбкой: «Мне его послал морской Бог». Под пристальным взглядом Правления мне приходилось много лет изображать из себя немого, когда же кто-то из горожан доложил, что речь вернулась ко мне, пришел Смотритель и сказал всего одну фразу: «Уверен, что твоя плохая память хранит тот факт, что у тебя есть жена и сын». Мне не нужно было их напоминание, я понимал, что лучше бы мне и вправду в ту ветреную ночь окончательно потерять память…

Я тосковал, пытался рисовать, мне так хотелось на своих картинах увидеть тот солнечный край, где я вырос, те луга, дороги, закаты. Но я не мог рисковать благополучием моих близких, и тогда я рисовал то, что видел здесь, но так, как будто бы все это подсвечено и освещено солнцем. Я знаю, мои картины называли странными, непривычными, и покупали их, скорее, из-за Агнесс. Ее любили все, она была умница и мастерица, но я видел, что ее что-то постоянно гнетет. Не могу себя простить за то, что не освободил ее от этого гнета. Лишь перед самой смертью она призналась: Якоб все время шантажировал ее тем, что расскажет о младенце-подкидыше и убедит Правление в том, что я опасен. Она много работала, откупалась, пока у нее совсем не закончились силы… Дальше ты все знаешь.

Они сидели при свечах, хотя за окном уже светлело. У Ганса было ощущение, что он видел еще один сон: так трудно было поверить в то, что рассказал ему старый рыбак. Его отец был очень отважным капитаном и жил там, где почти каждый день солнце. Его мать – красивая, любящая и верная жена, остававшаяся со своим мужем до последней минуты. Они отправились в плавание, попались в ловушку острова, пытались бежать… Многие люди рисковали своей жизнью для того, чтобы он, Ганс, мог выжить… Остров, с которого не убежать, не уплыть, не исчезнуть… Всегда в тумане, всегда под присмотром Правления. А там где-то, всего в нескольких днях пути, есть солнце и земля, на которой он родился…

– Сынок, иди поспи. Тебе нужно поспать, лодкой займемся после обеда. И главное – не горячись, не спеши и никому не рассказывай то, что здесь услышал. Ради всего святого, никому!

* * *

После отправки второго письма ей немного полегчало. Как все-таки приятно ни от кого ничего не ждать, ни от кого не зависеть. «Мне никто не нужен», – какая прекрасная ширма! Жить становится значительно легче. Но уже к четвергу ее равновесие снова было нарушено: пришел ответ.

«Привет, Аня. Извини, что не сразу ответила. Я как от вас вернулась, так меня сразу в командировку в область направили, а там с Интернетом сама понимаешь как: никак. Вот только сегодня вернулась. Я очень рада твоему письму. Жаль только, что тебя, похоже, обидело, что я не ответила сразу. Все твое недоверие…

Я, конечно, считаю тебя другом, и никакой благотворительности в моем с тобой общении не было и нет. Мне интересно с тобой. Ты необычная. Вот только замороченная, уж извини за прямоту. Если только кто-то из твоего поля зрения ненадолго теряется, так тебе сразу все хочется разорвать, потому что тебе кажется, что тебя предали или никогда не ценили. Это ж глупость, согласись. Разве нет? Я теперь что, в командировку спокойно не смогу уехать, думая, что ты меня можешь вычеркнуть из списков твоих друзей только за то, что я задержалась с ответом?

Жаль, что тебе снова тоскливо и серо. Да и в отделе вашем больше половины людей совсем не на месте и занимаются не тем, чем должны бы. Я говорила вашему руководству, да разве кто будет меня слушать. И тебе, наверное, будет трудно до тех самых пор, пока ты не найдешь то, что увлечет тебя по-настоящему.

О себе напишу потом, сейчас уже поздно, чертовски хочется спать, завтра еще отчет по командировке писать и к главному нести с самого утра. Так что до встречи в эфире. Пока. Вера».

Черт, как стыдно! Она опять почувствовала себя слегка больной: истеричной, зависимой, инфантильной. Ну почему ей обязательно надо было наприду-мывать все эти глупости? Она подошла к зеркалу: интересно, стала ли она дружить сама с собой, будь она на другом месте? «Ни за что! – пронеслось в голове. – Вера права: я ужасно замороченная. Кому это надо, разгребать все мои заморочки?» У девушки, угрюмо смотрящей на нее из зеркала, был напряженный взгляд, живот слегка выпирал, плечи неудержимо стремились к коленкам, а грудь к животу. Спина явно не хотела выполнять свое предназначение: быть опорой. «Какая же ты… тусклая и тоскливая!» – единственное, что хотелось сказать этой девушке в зеркале, махнув на нее рукой.

И что теперь делать? Как измениться, поверить людям, понять, что может увлечь в этой жизни по-настоящему? Вере легко говорить, когда все это у нее есть. Написала бы тогда, каким образом ей удалось стать такой яркой, светлой и чудесной.

Три дня у нее ушло на чтение всевозможных гороскопов. Поначалу ей даже стало как-то понятно: «…людям этого знака свойственна высокая восприимчивость, у них отлично развита интуиция, но склонность к меланхолии приводит к тому, что они часто погружаются в себя, игнорируя внешние контакты…» Вроде бы вполне на нее похоже. Но когда она потом стала читать китайский гороскоп, потом гороскоп друидов, тибетский и зороастрийский, еще какой-то… Через три дня она себя окончательно потеряла, вместо того чтобы найти. Потом были тесты из Интернета, из которых она узнала, что она наполовину меланхолик, наполовину флегматик, что у нее интернальный локус-контроль, IQ выше среднего, что из богинь она – Богиня Преданности. Она поглотила много путаной информации о том, с кем она совместима, какой ей нужен мужчина, с боссом какого профиля у нее сложится эффективное взаимодействие. Вскоре она почувствовала себя полным до краев мусорным ведром. Все эти бесконечные искания никак не приближали ее хоть сколько-нибудь к тому, чего она хотела.