Книга Шаман - Татьяна Успенская

— Надо идти, Оля. В гостиницу. Спать. Пойдём, Оля. — А сама села. И Оля, уронив голову на руку, дремала.

Нина забыла отдать врачу записку. Он не спросил её о записке. Он даже не спросил, как её зовут и откуда она взялась. И чай их посадили пить, тоже ни о чём не спросив. Сейчас врач, не обращая на неё никакого внимания, лил в стакан жидкость — из одного пузырька, из другого, из третьего. Поставил на стол глубокую широкую кастрюлю, прямо около Нининого лица. Незнакомые травы пахли терпко. Чёрные корешки, тонкие бледные пластинки неизвестных растений казались Нине спасительными и таинственными символами могущества врача. Врач налил в кастрюлю воды, поставил на огонь. Движения его успокаивали Нину, она, как и Оля, прижалась щекой к столу, поплыла по воздуху вместе с запахами, перестала слышать и видеть. Это врач их с Олей заколдовал. Она не живёт больше, её нет.

А всё потому, что Олег разбился на своём «Москвиче». «Москвич» прошёл сто тысяч, а на сто первой подвёл. Вот тебе и чудо, свалившееся на них. Разве «Москвич» виноват? В сыреньком тумане бесснежной зимы на ночном шоссе Олег налетел на каток, которым утрамбовывают асфальт. Он спешил к ней.

Олега разве нет?

— Выпей ещё! Ничего, ничего, пожжёт. Пожжёт и облегчит. Это хорошо. Будем лечиться огнём. Горе завсегда лечат огнём, особенно такое горе, как у тебя. Терпи. — Кто сказал ему, что у неё горе? — Тебя звать-то как? Ниной звать? Откуда ты взялась? Из Москвы? Столько времени в очереди просидеть! Вот дура. Чего же молчала? Ну что, лучше? — Голос гремел в ушах, а потом стал едва различимым, упал до шёпота и вовсе пропал.

3

Разбудила её Оля. В солнечном луче востока Олины волосы светились, та капля рыжины, которую Оля стащила у неё для праздников: лишь в солнце или под яркой лампой вспыхивают волосы. А так Оля получилась серенькая.

— Мама, вставай скорее, что я тебе расскажу! Мы с дядей Кешей ходили на рынок, столько всего накупили! А потом дядя Кеша собирал травки на пустыре. Такой пустырь… Ты только посмотри… — Оля сыплет ей на простыню листья, ветки, цветы. — Это зверобой, мама, смотри, какие у него цветы, это лопух, самый обыкновенный, а знаешь, как лопухи лечат?! Это подорожник, а вот… ты не смотри, что она незаметная… ой, забыла, как называется, я сейчас. — Оля несётся прочь.

Нина садится, оглядывается. Здесь она вчера просидела десять часов подряд. На этой тахте ждали вчера врача старик с мальчиком.

— Она трёхлистник, мама! — влетает Оля. — Совсем не везде растёт. Ты не представляешь себе, что я узнала! Каждая травка лечит свою болезнь. Можно совсем вылечить язву. — Оля кричит. — Мама, мне дядя Кеша уже два раза делал массаж. Распутал у меня кишки, я чувствую. Он сначала намазал живот каким-то кремом, потом долго смотрел, я даже подумала, что этот крем, как рентген, сделал мои кишки видными, а потом стал водить рукой, вот так, смотри. Нажмёт, повернёт что-то, как погладит, и опять нажмёт. Потом он поставил на пупок банку, она втянула весь живот в себя! Дядя Кеша сказал, скоро всё встанет на своё место.

У Нины затекают ноги, как вчера, когда Оля лежала у неё на коленях. Волшебны руки врача, волшебны корешки и травы, волшебны зелья, которыми поит больных врач… Горькое жжение лекарства в горле, в животе вчера вызвало сон-обморок.

— Мама, мы с тобой выздоровеем и поедем на Селигер!

Нина вздрагивает. Селигер — родина Олега. Как хотела она попасть туда! Вдруг вспоминает, что она больна, кажется, серьёзно, неизлечимо больна.

— Вот и хорошо, — говорит вслух. Вчерашнее забытьё ей понравилось. Лечиться она не будет. И не нужно будет ездить на работу через всю Москву, не нужно будет мучиться бессонницей…

— Конечно, хорошо, ты так хотела поехать на Селигер. Только нужно быть здоровой. Я уверена, дядя Кеша может вылечить любую болезнь, и твою, конечно! — смеётся Оля. — Он так хорошо знает действие каждой травы! Мама, вставай! Я хочу есть! Завтрак на столе. Тебе приготовили сюрприз, — зашептала Оля. — Ты, мама, скорее вставай, скоро придут больные. Дядя Кеша просил.

Когда Нина пришла в кухню, врач разливал по бутылям жидкость из кастрюли.

— Дядя Кеша лекарство сварил! — сообщила громко Оля. — Он каждому больному варит отдельно.

— Явилась! — повернулся к ней Кеша. — Не годится думать о глупостях, — сказал.

— Откуда вы знаете, о чём я думаю?

— Есть надо, лечиться надо, выздоравливать. — Смеющийся Кешин взгляд растопил её испуг, открыл в ней живое удивление. Она увидела заваленный едой стол. Чего только там не было! Смородина, клубника, зелень, оранжевые помидоры, репка — праздник расцветок!

— Откуда всё это?

— Сейчас же конец июля! — удивилась её удивлению Александра Филипповна. — Самая фрукта.

Кеша на неё больше не смотрел, но от него шёл покой. Вот и хорошо, укреплялась в ней уверенность, это и есть главное — покой. Ничего другого не надо.

Впервые за долгое мёртвое пространство времени захотелось есть. В кухне пахло пирожками, жаренными на подсолнечном масле, и томлёной капустой.

— Мама, бабушка меня спросила, что ты больше всего любишь. Я и сказала: «Пирожки с капустой». Бабушка всплеснула руками — вот так — и говорит: «Мой Кеша тоже больше всего любит пирожки с капустой». Мама, а дядя Кеша делал их сам. Он говорит: «Люблю готовить». — Всё это Оля прострочила одним махом, и все засмеялись.

Врач смеялся громко. Александра Филипповна — беззвучно, сотрясаясь всем телом. Руки её продолжали делать своё дело: выкладывали из кастрюли на голубую тарелку пирожки.

— Ha-ко, попробуй, самый поджаристый.

Нина старалась смотреть только на Александру Филипповну.

— Да вот, с детства люблю. Мама их вкусно печёт, а я совсем не умею. — И снова почему-то все засмеялись. — Мне вчера неважно… я чувствовала себя… — сбиваясь, говорит Нина, — в общем, забыла вам передать… привет от Вари с Ильёй. Вот они прислали вам рубашки, Оленька, принеси, пожалуйста, из сумки. Они очень любят вас, — добавила зачем-то и замолчала, потому что врач уставился на неё. Чтобы избавиться от его взгляда, она села за стол, спиной к нему.

— Так это ты с Варькой училась десять лет? Варька говорила, одни пятёрки, душа враскат. Я просил Варьку познакомить с тобой, а Варька ни в какую. «До неё, — говорит, — не доберёшься! Не по тебе Нинка!»

— Я тоже про вас много слышала, — перебила его Нина. Когда не смотрела на него, могла соображать. — Илья говорил, вы его… — осеклась, побоялась сразу о главном сказать. — Вы очень добрый, я сама вижу, вы нас с Олей приютили, я теперь вам… — запнулась, подыскивая нужное слово, — я вам за Олю… и вообще служить буду. Но послушайте…

— При чём тут «добрый»? Я вовсе не добрый. Куда тебя было девать, ежели ты была без сознания? Ты ешь, не надо обратно ложить пирог. Тебе надо есть. Капуста, пережаренная с луком, тебе полезная.

— Вы извините за вчерашнее, я совсем не помню, что тут со мной случилось, — сказала она виновато, не обратив внимания на неграмотное «ложить» врача, она неотвязно думала об одном и наконец решилась: — Я хочу спросить вас о главном, от вас зависит моя жизнь. Илья говорил…