Книга Мастер сглаза - Андрей Жвалевский

Мудрый Гарик пояснил, что усилитель не разобрался в диспозиции и начал усиливать не только хозяина, но и меня: желания-то одинаковые, поди разберись, что к чему. Поэтому его и вывели из игры, дабы не наломал дров по тупости своей.

Но это все так, мелочи. Неумолимо приближался момент, когда «топор» бросит игру и займётся мной.

Вот, началось.

По всеобщему молчаливому согласию Гарик нажал паузу и разлил по бокалам. Себе — водки из запотевшего графинчика, мне чистого джина, Маше — чего-то сухого и красного.

Выпили. Хозяин квартиры тяжело вздохнул и нажал «Play».

Какие-то люди продолжают пытаться играть. Крупье профессионально невозмутим. Входят и выходят посетители. Но всё равно — композиционным центром картинки являемся мы с «топором». Как в штампованном голливудском боевике: главный плохой против главного хорошего сошлись в финальном мордобое.

Странный мордобой. Тихий. Ни тебе криков «кия», ни заброшенного сталелитейного завода. Просто стоят себе два человека и неотрывно смотрят друг на друга…

Да, жаль, что нельзя ощущения и мысли переносить непосредственно на плёнку. Такой фильмец получился бы — Тарантино спился бы от зависти.

Память услужливо воскрешает картинки, которые мне пришлось воображать с подачи этого маньяка. Сначала — маленькая девочка с личиком преуспевающего ангелочка. (Как она там оказалась? Детей в «Жар-птицу» не пускают, это сто процентов!) Вот она вскрикивает и подаёт на паркет. Кровь. Фонтан крови. Больше, чем может вместить в себя это прозрачное тельце. В тот раз меня едва не стошнило, но в реальность я этот бред так и не выпустил.

Следующая — беременная женщина. Резкий вскрик, глаза лезут из орбит, смертельная белизна кожи, агония. Тут я слегка дрогнул, не смог продублировать видение этого параноика до конца. На записи видно, как кое-кто из дам заторопился к выходу.

Дальше — смутно. Честно говоря, даже вспоминать и то противно. Кровь, мясо, трупы, калеки, извращения. Такое чувство, что «топор» специально затаскивал меня всё глубже и глубже в собственные болезненные фантазии. Помню, даже мысль мелькнула: а не показаться ли вам, милейший, хорошему психиатру — или их теперь называют психоаналитиками?

А на экране — все по-прежнему. Стоят себе два мужика и лениво рассматривают друг друга. Возможно, хотят познакомиться. В наш век повсеместного искривления ориентации — дело обычное. Окружающие деликатно не реагируют. Только за спиной у каждого торчит по мужику: при таком раскладе Гарик и Антигарик, транслирующие нам мысли, вполне сошли бы за ревнивых партнёров.

Стоп! Вот ещё одной дамочке плохо стало. Из зала не ушла, но присела на табуретку в уголок. Второй компенсатор спёкся. Помню-помню. На какое-то время мне действительно полегчало. Я даже позволил себе несколько расслабиться — опёрся рукой на краешек стола.

Видимо, на это движение среагировал и «топор». Крепко среагировал.

Похоже, я успел-таки выработать инстинкт самосохранения в особо извращённой форме. Мой слегка тренированный мозг, как только раздался первый аккорд боли, лихорадочно, панически, но зато предельно ярко— и главное, быстро — выдал на-гора все, чего стремился избежать: картинку падения, оглушительный звон в ушах, привкус крови на губах, паралич, ужас и болевой шок. Словно по клавишам огромного мазохистского органа пробежали пальцы моего воображения.

И, конечно. Маша. Не знаю, какую часть удара приняла она на себя тогда, но сейчас в кресле снова сидела мумия с пустыми пепельными глазами.

Трудно сказать, как выглядел я, но Гарик, окинув нас обоих оценивающим взглядом, в очередной раз нажал паузу и разлил по стаканам.

— Да ладно вам, всё уже прошло. Расслабьтесь.

Гарик ошибался. Всё было ещё впереди. По времени видика оставалось каких-то минуты три. По моим (и, я думаю, Машиным тоже) часам— лет десять. Гарик запустил воспроизведение, но картинка на это почти не среагировала.

Вот, значит, как это смотрелось со стороны. Весь зал, казалось, застыл в оцепенении. Они не слышали тех воплей, боли, ослепляющего ужаса, что бушевали в нас, — но даже лёгкого эха, отражения мыслей хватило для того, чтобы полностью парализовать каждого в радиусе двух метров.

Каждого, за исключением двух человек. Один — в стандартном тёмном костюме, со стандартной профессионально-незапоминающейся внешностью. Человек, возникший из ниоткуда. В руке у него «Макаров».

Второй — невысокий седоватый пожилой человек. Это Николай Николаевич. У него нет ничего, кроме самого себя. И это единственное оружие он использует полностью и наверняка. Он закрывает собою меня.

А я… Я в этот момент — как, впрочем, и обычно — думаю только о себе. Мне страшно, я очень хочу остаться Целым и невредимым. И два человека заслоняют меня: Маша от моего собственного неуёмного желания уцелеть и Николай Николаевич — от банального свинца. Я прячусь за это сухое и маленькое тело и радуюсь оттого, что стреляют не в меня, а в Николаича. Стреляют профессионально и изумительно быстро. Пять пуль. Шестая себе в висок.

Какого чёрта Гарик снова и снова крутит этот кусок? Издевается над нами с Машей? Вернее, только надо мной — Маша уже давно на кухне, спасается никотином.

— Не понимаю, — бормочет Гарик. — Ни черта не понимаю! Вот его нет — и вот он есть! Так не бывает. Так, посмотрим покадрово.

Ах, да, у него своя головная боль — нужно вычислить, откуда взялся парень с «Макаровым».

И не будем ему мешать. Пойду-ка и я на кухню. Кстати, а Николаич-то откуда взялся в зале?

21

На уютном Гариковом диване я с каждым разом просыпался все позднее и позднее.

Нет, не подумайте, я с огромным удовольствием вернулся бы в «хрущёвку», но она оказалась квартирой Николая Николаевича и потому пребывала в опечатанном состоянии. Когда я заикнулся о месте прописки, мне было буркнуто только, что мне туда нельзя — в привычной манере, без комментариев. Возможно, они и правы — чем меньше я знаю, тем меньше смогу нанести вреда своим. Импровизация и самокомпенсация — щит и меч квалифицированного мастера сглаза! Вот те альфа и омега, вот та печка, та, если хотите, дудка, от которой должны плясать коммунары!

Крепко въелось в сознание, никакое бытие его не берёт.

Я глянул на часы. Да, пора. Через полчаса явится прислуга (она у Гарика действительно есть, но приходящая), негоже встречать её в постели. А вдруг она… Нет-нет, она пожилая, ворчливая, будет долго переспрашивать у меня, кто я и откуда, гундеть и жаловаться на безденежье. Такая толстая противная коровища.

Тем более вставать пора.

Преодолев первый потенциальный барьер, я обнаружил, что утро сегодня полно неожиданностей Первая стала приятной: она представляла собой телефон Nokia 3310, подержанный, но вполне сотовый. Записка, приложенная к нему, гласила: «Это пока твой служебный телефон. Сам старайся не звонить. В верхнем ящике стола — инструкция. Г.». Вот именно, «Г.», жадина-говядина: «старайся не звонить!» Зачем тогда вообще мобильник?