Книга Методология мышления. Черновик - Андрей Курпатов

Странно, например, было бы говорить о «потребности» в математическом счете, или о «потребности» искать философскую истину, или о «потребности» в музыке. Однако в рамках внутренней психической механики это действительно «потребности»: решение интеллектуальных задач – математических, философских, психологических, социальной коммуникации, получения эстетического удовольствия и т. д. – ничем не отличается для психики от решения задач удовлетворения физиологических потребностей. И те и другие используют один и тот же, если можно так выразиться, инструментарий нашего мозга: и те и другие работают посредством создания «интеллектуальных объектов» и каких-то правил оперирования с ними.

Итак, мы оказываемся способны к формированию самых разных – дифференцированных – сущностей. Например, «любовная страсть», «дружеская любовь» и «человеческая привязанность», при всей их внешней схожести, будут восприниматься нами как родственные явления, но с разными «сущностями». И в этом нет ничего странного, поскольку они, по существу, удовлетворяют разные наши «нужды».

«Сущности» как способ интерпретации содержаний

Мы так же формируем, например, и сущность «языка», понимая под ней что-то особенное и специфичное, что мы вряд ли можем выразить словами. Но при этой своей невыразимости именно она – эта «сущность» «языка» – и позволяет нам идентифицировать иностранные языки как «языки», а не бессмысленное бормотание, или «язык» жестов – именно как «язык», а не простое размахивание руками и кривляние.

Эта же, привносимая нами в «объекты», «сущность» «языка» помогает нам понять «язык» дорожных знаков именно как «язык», который что-то нам сообщает, а «язык» программирования – как нечто имеющее соответствующее свойство «языка». Благодаря этой «сущности» мы различаем специфические «языки» различных научных дисциплин, а пение птиц или эхолокацию дельфинов понимаем как «язык» их общения. Посредством этого же своего эссенциализма «языка» мы способны понять идею шифрования, изучать «язык» посредством различных лингвистических концепций, видеть его значение в антропогенезе и т. д. и т. п.

То есть именно наша способность привнести во все эти «объекты» «сущность» «языка» позволяет нам видеть во всех указанных (и многих других случаях) «язык». Однако перечисленные феномены совершенно различны, и более того, в части из приведенных примеров вообще затруднительно говорить о «языке», понимая его формально – «классически», как предлагается в каком-нибудь справочнике.

Что за «язык» у дельфинов? Можно ли его вообще соотнести с нашим «языком»? «Язык» ли изучается лингвистами или некое производное «языка»? Почему программирование каким-то определенным способом называется каким-то конкретным «языком»? Иными словами, это приведение разнородных феноменов к «языку» – вещь произвольная и условная. Но нам так удобно, потому что у нас есть «сущность» «языка», привнося которую в соответствующий «объект», мы получаем возможность что-то с ним делать – как-то его понимать, куда-то встраивать и т. д.

Иными словами, привнесение «сущности» в «объект» – это совершенно для нашей психики обычная и даже утилитарная практика: удобный способ интерпретировать содержания. Причем способ, не имеющий никакого отношения к «познанию», напротив, это скорее похоже на «придумывание», «изобретение», что, очевидно, не может приближать нас к фактической реальности.

Теперь, чтобы добраться к ней – к этой фактической реальности – через подобные дебри представлений, нам придется подвергнуть все свои «сущности» радикальному сомнению, задавшись теми же самыми, по существу, вопросами: что в действительности есть язык, что на самом деле происходит в процессе компьютерного программирования, какую фактически функцию выполняет эхолокация у дельфинов и т. д.?

Причем пример с «языком» лишь частный случай. Точно так же мы формируем и, например, идею («сущность») чисел, идею математических формул, идею геометрических форм, физических явлений, химических реакций и т. д. и т. п. То есть указанное правило вполне универсально: содержания обретают для нас свое значение не потому что они исходно этим значением обладают, а потому, что мы вносим в эти содержания наши значения посредством присвоения этим содержаниям тех «сущностей», которые мы уже сформировали в себе, практикуя удовлетворение тех или иных собственных нужд («потребностей», «необходимостей»).

По сути, мы таким образом создаем целый параллельный мир – можно сказать, мир «платоновских идей»: набор возможных к усмотрению «сущностей», которые, одновременно с этим, являются и инвариантами, обеспечивающими сведение самых разных содержаний в те «сущности» (к тем «сущностям»), которые отражают наши отношения с внешним миром, детерминированные всем кругом возможных и актуализированных в нас потребностей («нужд», «необходимостей»).

По сути, перед нами специфическое правило работы нашего мышления, которое, если мы реализуем его вне сознательного контроля, легко приводит нас к ошибкам и заблуждениям, однако, с другой стороны, вполне может служить нам при реконструкции фактической реальности, если мы понимаем то, как это работает.

«Эссенциальная сущность» и «инвариант»

Вместе с тем нам не следует смешивать понятия «эссенциальной сущности» и «инварианта». «Сущность» – это то, что именно усматривается нами в «интеллектуальном объекте», а точнее сказать – привносится в него. «Инвариант» – это лишь тот способ, которым мы сводим разные содержания, подстраивая их под ту или иную «сущность». То есть это, по существу, два разных психических процесса.

«Эссенциальные сущности» – это то, что возникает как фиксация моих отношений, обусловленных моими потребностями (необходимостями), тогда как «инварианты» – это то, чем мы мыслим, игнорируя специфичность конкретных содержаний.

Например, я не могу сложить сущности «стола» и «чашки» – каждая из них все равно останется для меня собою (сущностью «стола», сущностью «чашки»), потому что это разные мои отношения с действительностью, в которых реализованы разные мои потребности. Но я могу использовать инвариант «предмета», чтобы проигнорировать эту невозможность, преодолеть ее, и тогда «стол» и «чашка» будут восприниматься мною – и тот, и другая – как «предметы», которые легко складываются.

Однако у «предмета» тоже есть сущность, которую я вряд ли смогу объединить, например, с сущностью «чувства». С другой стороны, если я использую инвариант «вещи», то я вполне смогу отнести и «предметы», и «чувства» к одной группе, воспринять их как нечто, по крайней мере в этом качестве, идентичное.

Иными словами, «эссенциальные сущности» – эта та специфичность, которую мы усматриваем в объектах (специфичность, обусловленная нашими отношениями с ними, продиктованными нашими же необходимостями), а инварианты – это то, как мы мыслим, преодолевая ограничения, накладываемые любыми содержаниями, включая и эту «специфичность» любых «сущностей».

Это кажется сложным, но на самом деле речь идет об элементарных процессах мышления, которые мы воспроизводим постоянно. Представьте, что я попрошу вас сложить «красное» и «круглое». Вы испытаете сложность, и, в лучшем случае, выдумаете «красный круг», что, конечно, не удовлетворит требованиям задачи. С другой стороны, если я попрошу вас описать все возможные качества некоего объекта (возьмем, например, традиционную греческую рождественскую фигурку граната), чтобы составить представление о каком-то предмете, вы легко «изымите» из него и «красное», и «круглое», и еще множество других вещей, включая – «дорог сердцу».