Книга Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

– Со мной всё нормально, мама, – говорил он твёрдо.

Но мать видела, что с ним что-то не так, и вообще стал он очень замкнутым. Она посоветовалась со знакомыми, что можно сделать в таком случае, после чего её пригласили в горком партии. Кто-то из этих знакомых сигнализировал, куда надо, о том, что матушка одного солдата, который проходил срочную службу в ДРА, смущает округу странными рассказами. В горкоме с ней побеседовал очень вежливый товарищ, которых в народе называли «особистами». Он попросил её ни о чём не беспокоиться: мол, если понадобится какая-либо помощь, то государство не оставит в беде своего героя, который верой и правдой, понимаешь, доказал свою преданность делу партии и правительства. Матери от этого как-то не полегчало: когда её сын устраивался на работу и проходил медкомиссию в районной поликлинике, она решилась поговорить с одним врачом, который не был похож на стукача.

Пожилой терапевт сначала развёл руками и неопределённо ответил, что это временное явление скоро должно пройти. Нужно только адаптироваться к мирной жизни, потому что именно контраст между войной и миром является особенно сложным для психики.

– Как для психики? – спросила мать. – Он сказал, что у него астма. Он ночью задыхается во сне и кричит что-то неразборчивое, словно не совсем… по-русски.

– Нет у него никакой астмы, – устало сказал доктор. – Здоров, как бык. Просто, видите ли, в чём дело, – врач обдумывал, как правильнее выразить свою мысль. – Видимо, есть какой-то психотравмирующий фактор, который заставляет его думать, что у него астма, хотя это всего лишь такая психосоматическая реакция на данный фактор.

– Какой ещё фактор?! – начала трястись мать Волкова, решив, что и у доктора не всё в порядке со здоровьем.

– Да вы успокойтесь! Поймите, что он, видимо, не простыми делами ТАМ занимался, – перешёл врач на шёпот.

– Мы же не знаем, чего ТАМ происходит. Но раз оттуда приходят гробы в таком количестве, надо думать, что не всё там так просто… Вот я вам из своей жизни пример расскажу. Когда мой батька с войны пришёл, ему все сорок лет потом каждую ночь один и тот же сон снился. Это с ним на фронте случилось. Он в окопе сидит, а над ним танки идут немецкие. Земля сухая, и края окопа под гусеницами осыпаются, то есть танки закапывают его. А у него контузия, и он ничего понять не может! Бежать некуда, потому что кругом сплошной ад без просветов. А его всё больше землёй и пылью засыпает, что он уже и дышать не может… И вот он каждую ночь так задыхался. К врачам не ходил: какие тут врачи, когда полстраны было искалечено войной. Да у нас ведь не было, и нет до сих пор методик никаких, чтобы такие вещи лечить. Вот, говорят, у американцев, – доктор снова перешёл на шёпот, – есть военная психология и психиатрия, которая как раз такими случаями занимается. Логика такая, если государству нужна война, то оно обязано взять на себя заботу о каждом искалеченном солдате. Если же оно не хочет эту заботу на себя брать, так не хрен и воевать с кем попало. Американские бабы когда заметили, что с их сыновьями, мужьями, братьями и женихами после того же Вьетнама стало происходить что-то необъяснимое, так сразу шум подняли. А у нас не принято «сор из избы выносить», вот все и молчат. Да к тому же у нас считается, что никакой души нет, и из советских людей гвозди можно ковать. Наша официальная психиатрия умеет «воевать» только с диссидентами да с запущенными формами алкоголизма. Психиатрия не идеальна, она считает, что болезни психики можно лечить как ОРЗ: был человек безумен, а проглотил таблеточку, и вот уже здоров. А психика – она ведь совсем другого поля ягода, нежели физика… Но вот мой батька тогда не растерялся. Он сам со временем придумал себе такую методику: когда во сне ему на лицо земля начинала сыпаться, он лицом вниз поворачивался – не на самом деле, а во сне, чтобы дыхательные пути не забивало. Так и стал спать более-менее спокойно по ночам.

– Ой, – всхлипнула мать, предчувствуя, что с её единственным сыном произошло что-то непоправимое. – Он ещё и поседел, а меня успокаивает, что это у него на солнце волосы выгорели. Я же вижу, что они не выгорели, а седые… Да ведь раньше и не было такого, чтобы вот так заболеть после войны. Калеки были, инвалиды, но чтобы вот так с головой что-то случилось…

– Да было! Было, просто молчали все и делали вид, что ничего в этом страшного нет, – тихо сказал доктор. – Тогда вещи и пострашнее происходили. Когда мой отец со своими сослуживцами встречался – я их рассказы любил подслушивать, – там чего только не было. У меня вон сосед по коммуналке родился в начале войны, и во время эвакуации их эшелон разбомбили, так он теперь, как выпьет, всем рассказывает, что он во время войны в атаку ходил. А люди смеются над ним, потешаются, потому что ему всего-то два года тогда было. И это на него всего одна бомбёжка так подействовала, что на всю жизнь ненормальным стал: прям, свирепеет, когда ему не верят, что он воевал. Аж за топор хватается! После той войны солдат домой приходил, и видел, что его родная деревня сожжена, семья в плен угнана, расстреляна или живёт где-нибудь в подвале или землянке. Не было сильного контраста, не видел солдат особой разницы между фронтом и тем, что довелось людям в тылу и оккупации пережить. Надо было страну восстанавливать, поэтому с ума сходить было некогда. А сейчас солдаты ОТТУДА возвращаются, а здесь – мирная жизнь, любовь, танцы, планы на будущее, но мозг ещё не перестроился на эту новую волну, потому что привык ТАМ к другим правилам бытия. Бывшие фронтовики в мирной жизни всегда оказываются, как в вакууме. Время нужно, чтобы в себя прийти, адаптироваться к жизни без войны. Конечно, лучше об этом не говорить впустую, а надо, чтобы была какая-то квалифицированная помощь в таких случаях. Все же люди разные, и если одного что-нибудь сильно зацепит, то другой пройдёт мимо этого и не заметит. Один работает, скажем, монтажником-высотником, а у другого вестибулярный аппарат не тот, и он может погибнуть на высоте. Есть прирождённые военные, которые отделаются лёгким испугом в переделке какой-нибудь, а есть люди, которым война совсем противопоказана. Война кого-то закаляет, кого-то ломает, а кого-то с ума сводит – у каждого человека свои слабые места. Это как вирус гриппа: один заразится и заболеет, а другой даже не чихнёт ни разу. И на войне так бывает, что один пройдёт через неё без единой царапины, а другой все мыслимые и немыслимые виды ранений получит. Тут уж как кому повезёт, да и в мирной жизни сколько аварий и трагедий случается. Я вас только очень прошу никому об этом разговоре не рассказывать, и сыну своему ничего не сообщайте. Думаю, что всё у него пройдёт со временем: он парень крепкий, и контузии у него не было, а это уже большой плюс.

То, что с Константином Волковым не всё в порядке, в городе вскоре убедились после одного странного инцидента. Как-то раз друзья позвали его на танцы в местный дом культуры. На эти танцы пускали только тех, кто уже имел на руках паспорт, да и то не всех. Был на входе своеобразный фейс-контроль из ДНД (добровольной народной дружины). Раньше ещё не было ни дискотек, ни ночных клубов, а были просто танцы под музыку, которую исполнял какой-нибудь ВИА (вокально-инструментальный ансамбль) с небольшой сцены в танцзале. Волков до армии сам состоял в таком ВИА, где очень прилично играл на гитаре и клавишных – сам научился на слух – и даже сочинял какие-то песни. Вот друзья его и привели, чтобы он немного развеялся.