Книга Собачий вальс - Юлия Александрова

Вполголоса задребезжало стекло в оконной раме, будто жаловалось, что ему тоже не дают поспать. Рокоча и похрипывая, приехал утренний мусоровоз и загремел крышками стальных баков. До Ольги Александровны донеслась брань рабочих, заглушаемая утробным ворчанием большой сильной машины, а за стеной раздался богатырский храп дочери, который вторил звуку мотора и перекрывал его завидными децибелами.

«Как же она храпит, боже мой! И в кого? Николай Петрович, мне кажется, никогда не храпел, да и я за собой подобного не замечала», — подумала Ольга Александровна и поморщилась.

В последний раз поплотнее вжавшись в подушку, она на мгновение затаила дыхание, прислушалась к себе и поняла, что на сегодня со сном покончено. Может быть, удастся вздремнуть днём часок-другой, когда город разморит от августовской жары и звуки растекутся по расплавившемуся асфальту. А пока Ольга Александровна неспешно села на кровати, которую она также не хотела менять, несмотря на уговоры. Старая, с железной спинкой, подёрнутой благородной патиной, и круглыми набалдашниками по краям, их с Николаем Петровичем кровать, на которой возвышались четыре перины, высокие и пышные, как будто из сказки про Принцессу на горошине. Кровать поскрипывала и взвизгивала от малейшего движения, но почти семьдесят лет она служила Ольге Александровне верой и правдой. На дочь, подстрекаемую внуками, в последнее время напала суетливая страсть поскорее отделаться от старья, что-то выкинуть на помойку, а что-то продать за большие деньги (антиквариат был нынче в цене), но Ольга Александровна неустанно остужала их пыл.

— Когда я умру, делайте, что хотите, — отвечала она на предложения внуков по реорганизации их с дочерью быта, — но пока я жива, оставьте всё как есть. Мне уже недолго осталось.

Ольга Александровна вполне имела право так говорить — ей шёл восемьдесят девятый год.

Почтенный возраст, однако, не мешал пожилой женщине превосходно выглядеть: высокая, статная, худощавая, она будто не хотела поддаваться корявой скрюченной старости, и её величавой осанке могла бы позавидовать любая юная девушка. Ясный взгляд светлых синих глаз потерял былую яркость, но был по-прежнему цепким и внимательным. Длинные, полностью седые волосы она заплетала на ночь в косу, а утром тщательно расчесывала щёткой из свиной щетины, сохранившейся ещё с институтских времён, и укладывала в строгий пучок на затылке. Глубокие морщины только придавали её лицу выразительности, но никоим образом не портили его красоту: нос с горбинкой, чётко очерченные губы, сильный волевой подбородок и высокие скулы. Ольга Александровна имела вид уверенной состоявшейся женщины, знающей себе цену. Так выглядят и смотрят величественные старухи, в жизни которых была недолгая, но благополучная супружеская любовь, и память об этой любви они пронесли через все оставшиеся годы безоговорочного добровольного одиночества.

Ольга Александровна тихонько вздохнула и спустилась с кровати. Монотонная, тянущая вниз усталость давно не отпускала, и она привыкла к ней, как смирилась с дрожью в руках, что в последние годы, словно по команде, начиналась каждое утро. Возраст давал о себе знать, сколько бы ни старалась Ольга Александровна его не замечать. Тот худенький востроносый милиционер с веснушками под глазами, который выписывал ей удостоверение личности, ошибся с датой рождения, сделав её моложе на целый год. Она никому не рассказывала об этом, даже Николаю Петровичу. К чему? Годом больше, годом меньше — какая разница? Женщине столько лет, на сколько она себя ощущает, не стоит обращать внимания на паспортные данные.

Колыхнулась под порывом утреннего ветра белая тюлевая занавеска и скользнула по старинному трюмо, инкрустированному перламутром, которое досталось Ольге Александровне от маменьки. Пожилая женщина придирчиво посмотрела на своё отражение в отливающем серебром зеркале и недовольно поджала губы. Где Наташа берёт эти бесформенные ночные сорочки в жуткий цветочек? Дочь, по мнению Ольги Александровны, даже в молодости не отличалась хорошим вкусом и манерами, но с возрастом стала совершенно неразборчивой. Её старший сын и внук Ольги Александровны торговал нижним бельём на вещевом рынке у ВДНХ и приносил обеим женщинам в дар коробки, набитые до отказа трусами, бюстгальтерами и пижамами ядовитых ярко-розовых, бирюзовых и зелёных расцветок. Будь у Ольги Александровны пенсия побольше, она ни за что бы не надела подобные «срамные наряды», хотя щеголять в них ей приходилось лишь перед старым маменькиным зеркалом. К сожалению, Ольга Александровна давно не выходила из квартиры дальше, чем в булочную за хлебом, и поэтому была вынуждена довольствоваться тем, что выдавала ей дочь.

Слава богу, что в платяном шкафу пожилой женщины остались вещи, купленные ей самой и бывшие впору. Маменька Ольги Александровны, Катерина Ивановна Томилина, была дамой образованной и утончённой. Она окончила тамбовский Александрийский женский институт и отличалась необыкновенной придирчивостью в выборе туалетов. От неё Ольге Александровне остались платья из тонкого сукна и шифона, более плотные — из репса, крепа и чесучи, с пышными турнюрами и расклешённые, а также бархатные пелерины и приталенные жакеты, отделанные мехом. Два кованных сундука, которые Катерина Ивановна называла вализами, доверху забитые нарядами из дорогих, роскошных тканей, удалось сберечь в лихие послереволюционные годы с повальной ликвидацией и национализацией. Отец Ольги Александровны переправил их дочери по железной дороге с бывшим управляющим имения после скоропостижной смерти Катерины Ивановны в девятнадцатом году. Эти платья и жакеты да несколько шляпных коробок с головными уборами и замшевыми перчатками долгие годы выручали Ольгу Александровну в стремлении выглядеть изящно, модно и красиво. Портниха Катя жила недалеко от них, на Малой Дмитровке, и Ольга Александровна, слывшая среди своих знакомых большой модницей, частенько шила у неё на дому новые наряды и перешивала старые. Сейчас портнихи Кати не было в живых, а в новомодные ателье по ремонту и пошиву одежды, как грибы возникавшие то здесь то там, с неряшливыми и хамоватыми девицами за прилавком, Ольга Александровна не хотела даже заглядывать.

— Странно видеть, — любила повторять она, — что элементарная вежливость становится необычайной редкостью, — и сокрушённо качала головой.

Поэтому приходилось донашивать то, что осталось от прежней жизни.

Старикам свойственно думать неодобрительно обо всём новом, а поступать по привычке, с оглядкой на то, как было, отмахиваясь обеими руками от того, что есть, и Ольга Александровна не являлась исключением. Она не принимала многое из того, что происходило вокруг, но осуждала «падение нравов» и «утрату ценностей» вовсе не из стариковской брюзгливости. Её ранимая интеллигентная натура противилась новомодным веяниям из-за их суетной бестолковости, не вызывающей уважения, и прожитые годы оказались здесь совершенно не при чём. Так пожилая женщина тяготилась обществом соседок-старушек, равно как и визитами вежливости со стороны внуков, да и с дочерью, которой давно перевалило за полвека, ей было столь же трудно достичь взаимопонимания. Это касалось не только выбора ночных сорочек, но и отношения к жизни в целом. Незаметно друг для друга мать и дочь стали совершенно чужими, словно соседки по коммунальной квартире, которые, к тому же, не слишком хорошо ладят.