Книга Балаган, или Конец одиночеству - Курт Воннегут
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Солнце садится. Прозрачные облачка – стаи летучих мышей – клубятся над выходами из подземки, и рассеиваются, как дым, со щебетом и писком. Меня, как всегда, пробирает дрожь.
Я даже не могу назвать их попискиванье звуком. Это скорее какая-то нездоровая тишина.
* * *
Продолжаю писать – при свете тряпочного фитиля, горящего в миске с животным жиром.
У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором играют в триктрак – доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.
Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.
* * *
Они собираются устроить прием на мой сто первый день рождения, до которого остался месяц.
Иногда я подслушиваю их разговоры. Привычка – вторая натура. Вера Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы – и для себя, и для своих рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом Заливе. Рабы будут одеты в розовые шаровары и золотые туфли, и в зеленые тюрбаны с плюмажами из страусовых перьев – я слышал, как Мелоди про это рассказывала.
Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в паланкине и ее будут окружать рабы с дарами и едой и факелами; а бродячих собак они будут отпугивать, звоня в обеденные гонги.
Хэй-хо.
* * *
Надо мне быть поосторожнее, как бы не перепить на собственном дне рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о том, чего им знать не следует: то существование, которое ждет нас после смерти, куда хуже теперешнего.
Хэй-хо.
Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к утешительному идиотизму. При малейшей попытке нам влетало по первое число. Кстати, наши слуги и родители обнаружили один побочный продукт нашего превращения, который их прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски ругать.
Да, худо нам приходилось по временам!
* * *
Между прочим, доктора Мотта выгнали, а на смену ему явились целые полчища экспертов.
Поначалу нам это даже понравилось. Первые приезжие медики были специалисты – по сердечным болезням, по легочным, по почечным и так далее. Пока они нас изучали – орган за органом, брали на анализ все жидкости в наших организмах, мы были образчиками здоровья.
Они очень старались. Они в известном смысле были наемными служащими нашей семьи. Это были ученые-исследователи, чью работу финансировал нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать и загнать в Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.
Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне, что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.
– Как там погодка у вас наверху? – говорил он, и так далее.
В этих насмешках было что-то утешительное. У нас создавалось – без всяких на то оснований – представление, что наше уродство – пустяки, дело житейское. Я до сих пор помню, как специалист по ухо-горло-носу, заглянув при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал:
– Бог ты мой! Сестра! – позвал он. – Звоните в Национальное Географическое общество! Мы тут открыли вход в Мамонтову пещеру!
Элиза расхохоталась. Сестра расхохоталась. Я расхохотался. Все мы хохотали до упаду.
Наши родители были в другом крыле дворца. Они старались держаться подальше от нашего веселья.
* * *
Но уже в самом начале мы успели узнать горечь разлуки. Для некоторых испытаний требовалось развести нас по разным комнатам, даже не смежным. И по мере того, как расстояние между мной и Элизой увеличивалось, я чувствовал, что голова у меня превращается в деревянную болванку.
Я становился тупым, неуверенным в себе.
Когда мы с Элизой снова увиделись, она сказала, что с ней творилось примерно то же самое.
– Мне казалось, что в мой череп налили патоки, доверху, – сказала она.
Мы мужественно старались смеяться, скрывая страх, над теми тупоумными детьми, в которых мы превращались, как только нас разлучали. Мы делали вид, что у нас с ними нет ничего общего, мы им даже имена придумали. Мы звали их «Бетти и Бобби Браун».
* * *
Вполне могу и сейчас, не откладывая, сказать, что когда мы прочли завещание Элизы – после ее смерти под оползнем, – то узнали, что она хотела быть похороненной там, где смерть ее застанет. На могилу она просила поставить простой камень, с единственной, исчерпывающей надписью:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БЕТТИ БРАУН
* * *
Так вот, последний специалист, который нас осматривал, – доктор психологии Корделия Свейн Кординер – объявила, что меня и Элизу необходимо разлучить навсегда, а это значило, что мы были обречены навеки превратиться в Бетти и Бобби Браун.
Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства – лучше всякого воспитания. Могу предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти – в своем роде это впечатление почти такое же священное и спасительное: надо столкнуться с человеческой особью, которая пользуется в мире взрослых глубочайшим уважением, и обнаружить, что этот человек – маньяк, злобный садист. Это нам с Элизой и пришлось пережить, встретив доктора Корделию Свейн Кординер, которую все считали величайшим авторитетом по психологическому тестированию во всем мире – за исключением Китая. Никто давным-давно не знал, что там творится, в Китае.
* * *
У меня здесь, в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг, есть Британская Энциклопедия, вот откуда я знаю второе имя Достоевского, то есть его отчество.
* * *
В присутствии взрослых доктор Корделия Свейн Кординер всегда была очень любезна и авторитетна. Все время, пока она была в замке, она одевалась как картинка – туфли на высоких каблуках, модные платья, украшения.
Мы слышали, как она говорила нашим родителям:
– Если у женщины три докторских степени и она возглавляет корпорацию по тестированию, приносящую три миллиона долларов в год, это еще не значит, что она не может быть женственной.
Но когда она добиралась до нас с Элизой без свидетелей, от нее разило паранойей.
– Вы бросьте ваши штучки, сопливые миллионерские отродья, со мной эти фокусы не пройдут! – вот что она говорила.
Ни я, ни Элиза ни разу не сделали ничего плохого.
* * *
Богатство и могущество нашей семьи приводило ее в такую ярость, что она себя не помнила, и, помоему, даже не замечала, какие мы долговязые, какие уродливые. Мы для нее были парочкой типичных детишек богачей, до безобразия избалованных.
