Книга Женщина ниоткуда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

А потом неожиданно, без всякого повода с моей стороны, мы заговорили о Боге. Мистер Кио – я это точно знаю – в Него не верит. Даже не хочет произносить Его имя. Просто говорит: «Почему должно существовать что-то еще? Ведь возникло же все это – земля, животные и люди, море? Разве этого недостаточно?»

Мне нечего ответить, я плохо разбираюсь в жизни. Но потом сказала: «А разве вы не чувствуете что-то другое внутри себя? Я вот чувствую, это как будто небольшой горячий шар внутри, над пупком, неужели вы его не чувствуете?» И не дожидаясь, когда он усмехнется, я схватила его руку и прижала ее к своему животу, к этому самому месту. «Закройте глаза, мистер Кио! Закройте глаза, и вы почувствуете мой горячий шар!» Он послушался, прикрыл глаза и замер, а я ощущала тепло, которое шло от моего живота к его ладони, а потом обратно. Я истово верила, что он откроет для себя Бога. И была так счастлива, что он расстанется со своей мрачностью, со своим отчаянием. И ужасно гордилась тем, что сделала ему такой подарок. Теперь он уже не сможет этого забыть. Даже если мы станем чужими друг другу, он всегда будет вспоминать ту минуту, когда ему открылся путь к Богу – открылся и достиг его сердца.

Мне кажется, он был взволнован. Отняв руку, он не согнул пальцы, а положил ладонь на колени, как будто хотел согреть их теплом моего живота. И сказал:

– Джун, я верю только своим глазам, вот так уж я устроен.

У него было все то же мрачное лицо и потухшие глаза. «Наверно, я слишком стар для того, чтобы меняться». Я взяла его за руку, просто взяла и сжала ее в своей. «Но вы ведь почувствовали, правда? Вы почувствовали это в себе?» Он не ответил. Не мог этого сказать.

– Я почувствовал только то, что скрыто в вас, но я ни во что не верю, кроме вас, Джун. Я уже говорил, что я старый и закоснелый человек, так не старайтесь заставить меня говорить то, чего я не могу.

И продолжал, тихо, прерывисто:

– Но вы… Вы хорошая девочка… Настоящая… Я верю в то, что вы говорите… Верю, что вы понимаете эти вещи… Вы избраны… да, именно так… избраны для этого.

Сейчас он был близок мне, так близок, как никто на свете, даже моя мать или пастор Давид. И ему хватило бы одного-единственного шага, как будто он уже стоял на пороге. Но в тот же миг я поняла, что он этого шага не сделает, никогда не переступит этот порог. Он сам сказал: «Я стою по ту сторону мира, Джун, – там, где зло. И мне не суждено быть на вашей стороне».

И тогда я говорю ему вполголоса, не глядя в лицо, может быть, для того, чтобы он лучше понял или чтобы я могла яснее вспомнить тот день: «Я никогда этого не рассказывала никому, никому, кроме вас. Но вы не должны передавать это другим или смеяться надо мной, вы можете мне обещать?» Он кивает. Наверно, думает, что я собираюсь развлекать его приятными байками, какими дети иногда тешат стариков.

– Это случилось у нас в церкви: мы уже кончили петь, и я осталась одна; все ушли, даже мама, а я в тот день пела в хоре; я сидела на своем стуле, мне было холодно, и грустно, и одиноко, как вдруг, в какой-то миг, произошло это: я ощутила в животе странный жар, он разгорался у меня внутри, а потом стал горячим шаром, и я почувствовала, что плыву куда-то; я закрыла глаза, наслаждаясь этим теплом в глубине моего тела и уже не боясь ни страха, ни одиночества; во мне звучал неведомый Голос, он не произносил слов, которые я могла бы понять, там вообще не было слов, это был именно Голос, обращенный ко мне, только ко мне одной.

Я закрываю глаза, и мне чудится, будто я все еще слышу его здесь, на морском берегу. Этот Голос… он не громкий, не пронзительный, он звучит монотонно, как жужжание мухи или пчелы. Мне хочется, чтобы мистер Кио услышал этот Голос, – если он его услышит, то никогда уже не будет прежним. Слышит ли он его? Говорю ли я что-нибудь? Я прижимаю к своему животу его руку, широкую сильную руку, и Голос должен пройти через его длинные пальцы, через эту раскрытую руку, она должна ощутить этот Голос, эти вибрирующие, медленные, тягучие звуки, которым нет конца. Он, только он один знает мою тайну, я никогда никому не доверяла ее – ни маме, ни даже пастору. Но он – мистер Кио – сейчас подошел к самому важному рубежу, ему остается сделать последний шаг, чтобы все преобразилось. На какое-то мгновение мне показалось, что он меня услышал, но тут он отдернул руку и отстранился. Наверно, испугался: что подумают люди, если увидят нас, увидят, как он прижимает руку к животу тринадцатилетней девочки. И поэтому отодвинулся от меня, лицо его потемнело, глаза померкли. «Я не могу, Джун. Я не из тех, кого можно назвать порядочным человеком. Я не тот, кого вы ждете, я самый обыкновенный человек, похожий на других». Он отошел подальше и прислонился к скале. Сумеречный свет уходящего дня заволок его лицо тусклой пеленой. По ночам люди не похожи на себя, – я это поняла уже давно, еще когда тот тип поселился у нас и они с матерью стали нежно ворковать в постели. «Вы проживете свою жизнь иначе – покинете этот остров, увидите весь мир. Вы забудете меня, забудете все и станете совсем другой, Джун». Мне больно слышать эти слова. Они ранят меня, поражают в самое сердце. Ну почему он меня не услышал?! «Значит, вы мне не верите, значит, я…» И тут слезы сдавили мне горло. Он сделал движение, чтобы обнять меня, но я уже ничего не хочу. И никогда не захочу. Не нужны мне его утешения. Я не маленькая девочка, которая сломала игрушку, и не влюбленная женщина, которую бросил мужчина. С этим пускай идет к своей аптекарше. А здесь было совсем другое, но он ничего не понял. И я убежала. Домой, домой! В одну минуту я одолела крутой склон и выбралась наверх. Мне хотелось крикнуть: «Я вас ненавижу!» Мне хотелось умереть. Во дворах лаяли собаки, наступил вечер, зажглись огни, по улице медленно проехало несколько машин.

Мы провели эту ночь вместе. Только не подумайте, что мы любовники и всё такое. Я улучила момент, когда мать занялась своим дружком, вылезла в окно и побежала через поля к пляжу, туда, где мистер Кио поставил свою военную палатку. Когда ветер стихает и море спокойно, он ночует в ней, чтобы слушать шум прибоя. Он не знал, что я приду, но совсем не удивился, когда я появилась у входа в палатку. Не могу сказать, выпил он или нет, но вид у него был довольный, он улыбался. «Заходите, – сказал он, – вы же не собираетесь стоять снаружи». Палатка у него тесная и низкая. На ее стенках нашиты разные карманы из противомоскитной сетки. Когда сидишь внутри, тебя слегка обдувает ветерком, и слышны все голоса моря. Крыша палатки мягко подрагивает под ветром. Той ночью в небе сияли звезды и полная луна, их мягкий свет проникал даже сюда, внутрь. Мне было так хорошо, что слова казались ненужными. И мы сидели молча, не закрывая входное полотнище; оно легонько хлопало на ветру, а мы слушали и смотрели. Я чувствовала, как бьется в груди мое сердце – медленно, очень медленно. А рядом звучало его дыхание, глубокое, с хрипотцой, в такт со вздохами набегавших волн. Ах, как было хорошо, мне даже двигаться не хотелось. Пусть бы это длилось вечно, до самого утра! Пусть бы я слушала и впитывала все это – ночь, море, ветер, запахи песка и водорослей, биение моего сердца и дыхание мистера Кио – и наслаждалась бы этим вечно, до самого утра! Мне совсем не хотелось спать. В какой-то момент мистер Кио встал и скрылся за дюнами. Наверно, пошел в общественный туалет на пляже. Когда он вернулся, его лицо было мокрым от морской воды. Я тоже подошла к берегу, сняла кроссовки и шагнула в море; он стоял рядом. Я было помедлила, тогда он взял меня на руки и понес дальше, вглубь. Я чувствовала, как море согревается у меня в джинсах, под майкой. Вода уже была ему по пояс. Пляж казался белесым в лунном свете, а в море вокруг нас шныряли сотни прозрачных рыбешек.