Книга Губернатор - Александр Проханов

– Ты знаешь, Ваня, мне снился такой странный сон. Будто я подхожу к колодцу и хочу достать воды. Но не нахожу рукоятку от ворота, чтобы поднять ведро. Ищу, мучаюсь и, наконец, нахожу. Начинаю крутить, цепь наматывается, а ведро не появляется. Я изнемогаю, но кручу из последних сил. И вдруг появляется ведро, помнишь, такое было в Лаговском, когда мы с тобой поженились. Смятое, с трещиной. Из него бежала струйка. Я достаю ведро, но не пью, а выливаю воду в деревянное корыто, вижу, как вода плещется, блестит. И вдруг появляется лошадь и начинает пить из корыта. Губы темные, глаза с белесыми ресницами, дышащие ноздри. И мне так хорошо, я так рада, что достала воду лошади. Что значил этот сон, не пойму.

– Давай посмотрим в Интернете толкование снов. Наберем: «Сон, вода, лошадь, овес, геликоптер».

Он засмеялся, окончательно успокаиваясь и отшучиваясь. Вдруг испытал отчуждение к жене, к ее усталому, подурневшему лицу, к начинавшим отвисать щекам, к седым вискам, которые она перестала красить. К этому странному, из каких-то косных глубин сну. И вспомнилось восторженное лицо Леры, ее свежие губы, голое прелестное плечо, когда она рассказывала о волшебном русском языке.

– Я не люблю Интернет, – тускло сказала жена. И, глядя на ее несвежее платье, ноги в домашних шлепанцах, синюю венку, взбухшую на ноге, он с болью и состраданием вспомнил то лучистое, дивное время, когда она, исполненная красоты, цвела в своем раннем материнстве. Кормила грудью новорожденного сына, и в ее темных прекрасных глазах была нежность и умиление. Или шла в шелковом бирюзовом платье, на высоких каблуках, царственная, стройная, и встречные мужчины восторженно смотрели ей вслед.

– Спокойной ночи, Валя. Пора отдыхать. – Он повернулся, собираясь уйти.

– Подожди. Я хотела тебе сказать.

– Что?

– Я больна. Врач Сергей Семенович Куличкин провел исследование и сказал, что я больна и болезнь запущена.

– Как? Чем больна?

– Не хотела тебе говорить. Думала, обойдется. Когда ездила в Оптину пустынь, молилась, и как будто стало полегче. Но теперь началось обострение.

– Неужели онкология?

– Да.

Плотников смотрел на жену, притихшую, печальную, покорную. В ее тусклом голосе, в том, как она сутуло и безвольно сидит, в неряшливом платье и шлепанцах была обреченность. Плотников с ужасом видел, что в ней поселилось темное молчаливое чудище и медленно растет, расползается, занимает все больше и больше места. Жена несет в себе это безмолвное темное чудище, которое пускает в ней свои страшные отростки. Не в силах ему сопротивляться, покорно ему отдаваясь.

– Но как? Почему молчала? Надо лечиться! Есть прекрасные врачи, лучшие клиники! Поедешь в Германию!

– Клавдия Константиновна хочет познакомить меня с одним человеком. Он лечит «живой водой». У него есть лаборатория. Он изготовляет в ней «живую воду». Опухоль рассасывается, даже самая запущенная.

– Дичь! Идиотизм! Колдуны, шарлатаны! Вместо того чтобы обратиться к врачам, ты знаешься с церковными старухами и бессовестными шарлатанами!

– Не кричи на меня! Зачем ты на меня кричишь? – Она заплакала. И он в порыве нежности, любви и бессилия шагнул к ней, обнял, прижал к груди ее голову, чувствуя, как она вздрагивает, всхлипывает, прижимается к нему, как к последней опоре.

– Валя, родная, все будет хорошо. Мы справимся.

Дверь в гостиную отворилась, и появился сын Кирилл. Встревоженный, с круглым юношеским лицом, на котором сияли вопрошающие глаза.

– Мама, папа, что здесь происходит?

– Ничего, Кирюша, так, печаль набежала, – произнесла жена, отирая рукой слезы, – Я пойду отдыхать, а вы посидите. На кухне есть ужин. – И она ушла, тяжело ступая. И Плотников, глядя ей вслед, подумал, что она отягчена страшной ношей, носит жуткий, созревающий в ней плод.

Он был угнетен известием о болезни жены. Мучился тем, что лгал ей, больной и страдающей. И теперь, обнимая сына, искал в нем отраду, отрешался от дурных ощущений.

Сын Кирилл, девятнадцати лет, учился в Оксфорде и приехал домой на каникулы. Его юношеская худоба и стройность, свежесть округлого лица, большие карие глаза под мягкими бровями, которые он унаследовал от матери, крепкий рот и большой открытый лоб, доставшиеся от отца, – Кирилл был в том чудесном возрасте, когда душа выбирает путь и стремится сразу во все стороны, не ведая, какой путь главный.

Они стояли с Плотниковым у окна. Смотрели, как текут по проспекту огни, словно белые сосуды с огнем. Как крутится колесо обозрения с разноцветными спицами, похожее на расписную прялку. Как людно на мосту под фонарями, и множество золотых веретен отражаются в темной воде.

– Ну, что у тебя нового, сын? – Плотников заглядывал сыну в глаза. – Как время проводишь?

– Встречался с одноклассниками. Знаешь, когда два года назад расставались, клялись каждый год встречаться, поддерживать дружбу. А теперь встретились, и говорить не о чем. У каждого своя жизнь, свои интересы. Сенька Черкашин – по литературе одни пятерки имел, его в писатели прочили – водит автобус, шоферит, о заработках печется. Витька Цыплаков, который, ты помнишь, драку затеял, чуть в тюрьму не угодил, теперь в Москве, в университете учится, на юриста. Андрюха Сырцов в армии, где-то на Урале. А Вася Максюта – тихоня такой, рыбок разводил в аквариуме – на Донбасс уехал, воюет, ранен был. А я, сынок губернаторский, в Оксфорде учусь. Меня друзья лордом дразнят.

– Мужчины дружат, если у них есть общие интересы и цели. Исчезают общие интересы, расходятся цели, и дружба врозь. Это женщины с детства и до самой смерти дружат. У них чувства сильнее разума.

Плотников смотрел на открытый лоб сына, над которым распушились легкие светлые волосы. Когда-то Плотников любил дуть на этот пушистый чубчик, дыхание щекотало сыну лоб, и тот смеялся. Теперь, слушая рассказ Кирилла о школьных товарищах, Плотников вдруг вспомнил Зилю, которого они мучили всем классом, связали ноги и опустили вниз из окна, и Зиля стенал, извивался, а они хохотали. Это воспоминание причинило ему страдание. Грех, в котором он покаялся отцу Виктору, не был отпущен, мучил его.

– Конечно, папа, я тебе благодарен за Оксфорд. Мне интересно учиться. Там отличные парни. Я сдружился с канадцем Вилли, он сын известного банкира. И с индусом Чангом, он принц, из знатного рода. Но все же я думаю, может быть, мне следовало остаться в России, здесь поступить в университет? Мои школьные дружки смотрят на меня чуть искоса, как на «белую косточку», папенькиного сынка.

Плотников приобнял сына, чувствуя его юношескую стройность и гибкость. Сын, как стебель, тянулся вверх, утончаясь в талии, в шее, в плечах, исполненный хрупкой нежности.

– Ты послан мною в Оксфорд не на теплое место. Учись, впитывай, узнавай, заводи знакомства. Библиотеки, театры, интеллектуальные кружки. Узнавай их дух, их культуру, их психологию. Они наши вечные соперники, вечные противники. Они снова придут к нам, как приходил Стефан Баторий, Наполеон или Гитлер. Ты послан в стан противника и должен его изучать, пока он не двинул на нас свои дивизии и эскадрильи.