Книга Последний поход "Новика" - Юрий Шестера

— Вестовой, доложите командиру о посадке на мель!

— Отставить! — совсем рядом послышался голос командира. — Я уже здесь, Андрей Андреевич!

Старший офицер, отведя командира в сторонку, кратко доложил о случившемся и в заключение попросил: — Вахтенного офицера, Степан Осипович, прошу не винить. Это моя вина. Я и буду отвечать за посадку корвета на мель!

— Что вы заладили, Андрей Андреевич, моя вина, моя вина… Неужели вам, старшему офицеру, надо объяснять, что за все, что произошло с кораблем, отвечает только его командир. — Капитан 2-го ранга, тяжко вздохнув, смущенно опустил глаза. — Вот так-то, Андрей Андреевич… А сейчас надо снимать корвет с мели. Это самое главное. А с причиной его посадки будем разбираться, когда рассеется туман.

Он взял рупор и подошел к краю мостика:

— Гардемарин Черняховский, взять пробу грунта!

— Есть взять пробу грунта! — тут же ответил тот и, скомандовав: — Группа, за мной! — устремился на полубак.

Засвистел свисток пробки переговорной трубы из машинного отделения. Вахтенный офицер вынул ее и приложил ухо к раструбу трубы.

— Степан Осипович, старший механик сообщил, что паровая машина и котлы от удара не сдвинулись и находятся на своих местах! — доложил сияющий мичман.

— Спасибо, Аркадий Константинович, за первую радостную весть! — ответил тот, а старший офицер истово перекрестился.

С полубака раздался восторженный голос гардемарина Черняховского:

— Грунт — песок, ваше высокоблагородие!

Это была вторая радостная весть. А когда боцман доложил, что в подпалубных помещениях течи нет, Макаров, потирая руки, впервые улыбнулся.

— Ну что же, будем снимать корвет с мели двойной тягой. Распорядитесь, Андрей Андреевич, завезти с кормы верп[54].

— Будет исполнено, Степан Осипович! — с готовностью ответил старший офицер. — Разрешите покинуть мостик?

— Добро, Андрей Андреевич!

На полуюте по-хозяйски распоряжался старший офицер:

— Спустить баркас на воду! Лейтенант Браузер — на руль!

Заскрипели блоки шлюпбалок[55].

— Боцманской команде подать в баркас верп!

Затем послышались всплески весел баркаса, отваливающего от борта корвета. И потянулись томительные минуты ожидания… Наконец поступил доклад лейтенанта из вернувшегося баркаса:

— Господин капитан 2-го ранга, верп завезен за корму корвета!

— Поднять баркас на борт! — приказал старший офицер.

И после того, как этот приказ был выполнен, с мостика раздался голос командира, усиленный рупором:

— Всей команде переместиться на корму!

Надо было приподнять, насколько возможно, нос корвета. А три с половиной сотни моряков — это около тридцати тонн веса.

Когда дружный топот матросов, перебегающих на корму, стих, с мостика последовала очередная команда:

— Пошел брашпиль![56]

Трос, идущий от верпа, стал наматываться на барабан, и когда он натянулся в струну, по команде командира вахтенный офицер передвинул ручку машинного телеграфа на сектор «полный назад». Под кормой натуженно забурлил гребной винт.

Корпус корвета задрожал. «Давай, давай!» — мысленно умоляли моряки свой корабль. И тот, как будто отвечая на их мольбы, еще раз вздрогнул и стал медленно сползать с мели.

Громовое «ура!» потрясло воздух над верхней палубой. Матросы обнимались, поздравляя друг друга с победой над стихией.

А через некоторое время, когда корвет, чуть покачиваясь, вышел на чистую воду, командир приказал отдать носовой якорь. На баке загремела якорная цепь.

— Стоп машина! Стоп брашпиль! — скомандовал командир.

На мостик, запыхавшись, взбежал старший офицер с сияющими от радости глазами.

— Поздравляю, Степан Осипович! «Витязь» на чистой воде!

— И вас, Андрей Андреевич, поздравляю! Теперь будем ждать, когда рассеется туман. И распорядитесь сменить вахтенную смену — люди устали и морально, и физически.

* * *

В течение нескольких дней самым тщательным образом проводили гидрологическое обследование пролива между островом Тюленьим и полуостровом Терпения.

— То, что и требовалось доказать! — удовлетворенно воскликнул Макаров, когда были подведены результаты обследования.

Оказалось, что скорость течения из залива Терпения в Охотское море достигала четырнадцати узлов! Это, разумеется, в центре пролива. А в том месте, где «Витязь» сел на песчаную косу, оно составляло от трех до четырех узлов.

— А ларчик-то просто открывался, Андрей Андреевич! А вы все твердили: «Я виноват, я виноват…» В борьбе со стихиями природы мы пока, к сожалению, бессильны. Еще хорошо, что не сели на каменные рифы, как броненосная канонерская лодка «Русалка» в шхерах Финского залива, на которой мне довелось тогда служить еще мичманом.

— Надо было мне сразу же отдать якорь еще на глубине ста двадцати метров, — вздохнул, терзаясь своей оплошностью, старший офицер.

— Все мы, русские, сильны задним умом, — рассмеялся командир. — Однако как учит народная мудрость, все хорошо, что хорошо кончается.

— Выходит, что так, Степан Осипович, — согласился старший офицер, признательно глянув на своего командира.

* * *

Правильно говорят в народе: пришла беда — отворяй ворота. Через сутки после окончания жестокого шторма море опять вздыбилось. Опять гигантские волны трепали «Витязь», а ураганные порывы ветра рвали и срывали штормовые паруса, сшитые из особо прочной парусины. И когда эти порывы ветра не могли сорвать штормовой парус, то гнули вначале концы рей, а затем и сами реи, делая их непригодными для постановки парусов.

Когда закончилось и это буйство природы, «Витязь» мог идти лишь под частью своих многочисленных парусов.

После обеда в кают-компанию зашел командир. Это было во второй раз после ее посещения командиром перед заходом в Магелланов пролив. Следовательно, предстоял очередной серьезный разговор.

— Господа офицеры! — обратился он к присутствующим. — В результате двух жестоких штормов корвет может идти теперь только под частью парусов со скоростью три-четыре узла, что, как вы понимаете, неприемлемо. Идти же только под парами мы не сможем ввиду ограниченного запаса угля.