Книга Ахматова и Модильяни. Предчувствие любви - Элизабет Барийе

Кого видит Анна? Человека, изолированного от всех и отличающегося от всех чем-то, что выше его собственного понимания. Он одинок и обуреваем эмоциями, думает Анна, одинок так же, как она. Поэтесса отмечает шарм Амедео и пугается. Где Коля? Она пытается узреть в толпе гладкий череп, отблеск монокля, узкую спину, обтянутую темной тканью. Он ее муж вот уже полных две недели. Почему он не рядом с ней? Вчера ее это не волновало.

Одним махом Модильяни выпивает поданный ему алкоголь, но не чувствует привычного облегчения. Он ничего не чувствует. Его парализовало безумное желание подойти к Анне, поговорить с ней. Но о чем? О Петрарке, которого в Авиньоне перед монастырем Сент-Клер ослепила улыбка Лауры? О безумных надеждах художника, который видит перед собой создание, чей образ он бесконечно долго, страстно, с любовью и в муках творил? О желании жить, пробуждаемом чудесным видением? Пусть весь мир остановится! Пусть они останутся в мире одни!

«Надо сохранять спокойствие, это не игрушки», – думает художник. Он ловит ее взгляд, она не отводит глаза, не отступает, на этот раз она смотрит прямо на него, а он будто приближается к пропасти.

Внезапно Модильяни чуть не падает от головокружения – какой-то мужчина подходит к Анне и обращается к ней в той манере, что ни с какой не спутаешь. Поведение мужа и жены внешне очень сбивает с толку. Какое влияние этот лишенный обаяния тип имеет на музу Модильяни? Это яйцевидное холодное лицо. «Страусовое яйцо», – думает Модильяни.

В Ротонде никто долго не сидит на месте. У каждого есть верный друг или друг на один день, готовый быть посредником. И вот герои уже друг перед другом, мужчины пометили свою территорию – итальянец говорит по-французски гораздо лучше русского. В Ротонде Моди чувствует себя как дома, неловкость зреет под невидимой скорлупой внешней сердечности. Анна, словно лань в день большой охоты, остается немного в стороне, прислушивается.

– Я скульптор. Я поэт. А вы, мадам, вы тоже?

– Моя жена пишет неплохие стихи, простите ее робость, она впервые в Париже, а французы имеют репутацию опасных людей.

– Я итальянец.

– Вы это говорите, чтобы меня успокоить?

– Вы любите Париж, мадам?

– Кто не любит Париж, месье?

– Париж – страшное место, поверьте мне, мадам, я живу здесь уже четыре года и знаю, о чем говорю.

– Санкт-Петербург тоже страшный город, города вообще безжалостны, месье, поэтому они так привлекательны, поэтому мы так стремимся в большие города – для того, чтобы они нас испытали и ожесточили.

– Я не хочу ожесточаться, мадам.

– Почему же?

– Ожесточение губит мечты, а я должен бережно хранить их.

В помещении шумно. Надо стоять очень близко, чтобы друг друга слышать, слишком жестикулировать нельзя, а то волнение даст о себе знать; как же сладостно читать признания во взглядах.

* * *

Анна вышла замуж всего тремя неделями ранее. Счастлива ли она? Чтобы узнать правду, надо подождать. Идеальных браков не бывает. Что сказать о ее союзе? Ревнует то один, то другой. Оба были замкнуты в адовом круге. Анна понимает, что в ее положении заводить любовника на стороне рискованно. К тому же итальянец заслуживает большего, чем просто флирт. Анна расправляет плечи. От известных эмоций у нее сводит горло.

Какой хаос царит в голове молодой поэтессы, когда она возвращается в пансион «Флоркен»? Понял ли Коля, что произошло у него на глазах? Относится ли он к тому роду мужей, которых раззадоривают измены? Вспоминает ли Анна, напрасно пытаясь побороть бессонницу, его жесты, возможно, все определившие и связавшие воедино? Вспоминает ли она музыку его голоса? Повторяет ли про себя его первую фразу, небрежную, вибрирующую каждым звуком?

Об этой первой встрече с Модильяни Анна Ахматова странным образом умалчивает. Близкие друзья поэтессы Анатолий Найман и Лидия Чуковская расскажут в своих воспоминаниях, что Ахматова редко упоминала Модильяни на публике. Когда же о нем все-таки заходила речь, Ахматова говорила об Амедео не в прошедшем времени, будто о призраке, а словно о дорогом человеке, с которым в любую минуту можно пообщаться. В такие минуты эмоции, которые Анна обыкновенно сдерживала, захлестывали ее волной.

* * *

В течение следующих дней Модильяни и Ахматова будут находить способы видеться. Наедине ли? Неизвестно. Об этом Ахматова скажет лишь: «В 1910 году мы почти не встречались».

* * *

В первые дни июня 1910 года пришло время возвращаться в Россию. Во время пребывания в Париже Коля познакомился с Сергеем Маковским, посредственным поэтом, но строгим критиком, способным назвать стихи Александра Блока грамматически неправильными. Маковский считается самым элегантным мужчиной в Санкт-Петербурге: никто не носит более высоких воротничков и сверкающей обуви. Идеальным пробором он обязан брильянтину, который покупает в Париже. Анна презирает этого нарцисса, но ни слова не говорит, когда на Восточном вокзале Гумилев предлагает поехать с ним в одном купе. Еще годом ранее Гумилев с Маковским затеяли издавать литературный журнал, и теперь появившиеся на горизонте крупные инвестиции могли способствовать его успеху. Гумилев не из тех, кто долго терпит поражение, – в мире его фантазий эфемерный журнал «Сириус» исчезает, уступая место амбициозному изданию под названием «Аполлон», в издание которого согласился вложить деньги сын одного из торговцев чаем. Гумилев надеется, что вместе с Маковским в роли главного редактора ему удастся сделать из «Аполлона» военное орудие для своей поэтической борьбы. Название журнала говорит само за себя: греческий рационализм против бреда агонизирующего символизма.

Пока два литератора обсуждают грядущую славу, молчаливая Анна, сидя в уголке, проигрывает в голове уже знакомую и дорогую сердцу мелодию голоса: во время последней встречи, когда взаимный интерес уже проявился и признания, облеченные в те или иные перифразы, были сделаны, прекрасный итальянец просит у Анны ее русский адрес. «Не волнуйтесь», – прибавляет он. Она краснеет, суетится, наконец, находит ручку. Сердце екает. Анна вдруг вспоминает о грохоте волн Черного моря, о непокорной девчушке, которой она была так недавно, и эта самая сумасбродная девочка заставляет зрелую Ахматову совершить непоправимый поступок. Согнувшись над листком бумаги и глядя Анне через плечо, Модильяни читает адрес. Девушка удивляется. Неужто он знает кириллицу? «Немного», – говорит он и упоминает имя русского скульптора, которому симпатизирует: Архипенко работает с пустым пространством по-особенному; когда только начинаешь ваять, из всего следует извлекать урок. Анна в упор смотрит на человека, которого именует своей слабостью. Сдержит ли он слово? Придут ли ей письма из Парижа? Мужчины часто расточают обещания, а женщины потом разочаровываются.

Она не разочаруется.

«В 1910 году мы почти не встречались. Но он писал мне всю зиму. Некоторые его слова врезались в мою память, например: «Вы во мне будто наваждение».

* * *