Книга Ангелополис - Даниэль Труссони

Вера взяла колесницу и херувима и положила на один из читальных столов. Верлен подумал, что яйцо похоже на дорогую заводную игрушку, которую приводит в движение один поворот ключа.

– Некоторые из сюрпризов, как и это яйцо, представляли собой миниатюры, – продолжила Вера. – Другие содержали драгоценные броши, портреты царей или членов их семей, нарисованные на слоновой кости. После того как в тысяча восемьсот девяносто четвертом году скончался царь Александр Третий, его сын Николай Второй продолжил традицию, заказывая каждый год два подарка – один для матери, другой для жены, императрицы Александры. Всего для Романовых было изготовлено пятьдесят четыре артефакта. После революции семнадцатого года многие из них были конфискованы, остальные тайком вывезены из России и проданы коллекционерам или переданы уцелевшим родственникам Романовых. За прошедшее время они стали объектами музейных коллекций и сокровищами для богачей. Несколько пасхальных яиц Фаберже находятся здесь, в Эрмитаже, дюжину или больше можно найти в Букингемском дворце. Семейство Форбс[9]много лет собирало их, Грейс Келли[10]получила яйцо с Синим Змием к свадьбе с принцем Ренье. Итак, яйца представляют собой чрезвычайно ценную редкость; они сделались знаками хорошего вкуса и немалого состояния их владельцев, в особенности после аукциона Форбсов. Из пятидесяти четырех изготовленных Фаберже яиц неизвестно местонахождение восьми. Собиратели полагают, что они были утеряны, уничтожены революционерами либо украдены или спрятаны в личных сейфах. Это сокровище с сюрпризом в виде херувима и колесницы принадлежит к числу утраченных восьми.

Бруно скользнул равнодушными глазами по яйцу и заметил:

– Раз оно находится в наших руках, его трудно назвать утраченным.

– С точки зрения всего мира – и коллекционеров в особенности, – оно безвозвратно исчезло, – возразила Вера.

Взяв со стола золотую колесницу, женщина покрутила вещицу. Прищурясь, осмотрела колеса, подтолкнула их ногтем. И при этом сдвинула золотую пластину.

– Ага, – победоносно произнесла она, показывая Верлену ряд кириллических букв, вытисненных на пластинке.

Надпись была абсолютно непонятна охотнику.

– И что же тут написано?

– Эрмитаж, – произнесла Вера.

Она показала пластинку ближе. Верлен увидел выгравированную последовательность цифр, настолько малозаметную, что пришлось прищуриться, чтобы рассмотреть.

– После революции создали комитет для описи всех оставшихся от царской семьи сокровищ. Его члены проставляли свои инвентарные номера, обозначавшие место хранения, на многих предметах. Иногда даже краской на полотнах Рембрандта. Часто номера стирали, обрывали идентификационные ярлыки, в результате чего в архивах осталась чертова куча неописанных и забытых предметов.

Отправив дар Эванджелины в свой карман, Верлен произнес:

– Вижу, ты много знаешь о них.

– Увы, в первые годы на работе я занималась столь нудным делом, – вздохнула Вера. – Но иногда обнаруживала в кладовых самые странные предметы. Кстати, любопытно, что яйца работы Фаберже не были включены в каталог сокровищ Романовых.

– Но только что найденная вами пластинка свидетельствует об обратном, – заметил Бруно.

– По всей видимости, номер в яйцо поместил кто-то другой, – проговорила женщина.

– Но почему? – спросил Верлен.

Вера мягко улыбнулась, и охотник понял, что она знает гораздо больше, чем сказала.

– Пойдемте со мной. Есть только один способ найти ответ.

Оставив читальный зал, они вышли в коридор, ведущий от главного входа в исследовательский центр, и миновали ряд одинаковых дверей. Вера вдруг остановилась перед электронной клавиатурой, приложила к ней палец, после чего рядом открылась дверь.

Ее тонкие каблуки застучали по полированному мрамору. Она повела гостей через анфилады комнат, где торжествовал стиль раззолоченного рококо. На потолке блестели канделябры, вдоль стен выстроились стеклянные витрины с предметами, подаренными музею ангелологами прошлого: трактат о серафимах Дунса Скотта[11], гадательный кристалл Джона Ди, золотая модель лиры Орфея, локон волос мертвого ангела, найденного в Глотке Дьявола. Стены зала были заставлены тысячами русских, византийских и восточно-православных манускриптов, собранных поколениями и по большей части возвращенных в Эрмитаж во время «холодной войны». Если б не срочная необходимость отыскать Эванджелину, он вполне мог застрять в этой комнате на целую жизнь.

Невысокий мужчина в коричневом шерстяном костюме познакомился с ними.

– А, Варварина… Вера Петровна, – поздоровался он негромким, полным усталости голосом. После проведенной в архиве ночной смены архивист был рад увидеть людей.

Протянув ему узкую золотую пластинку, Вера произнесла:

– Пожалуйста, из постоянной коллекции.

– У вас есть допуск? – произнес он, посмотрев сперва на пластинку, потом на Веру.

Задрав рукав, женщина протянула руку. Достав из кармана ручку, архивист включил ее и быстрым жестом отсканировал имплантированный под кожу чип. Короткий писк подтвердил личность Веры.

– Отлично, – проговорил мужчина, и, повернувшись на месте, исчез в темной комнате позади стола.

Вернулся он минут через десять. Верлен представил, как этот человек скитается в лабиринте соединенных друг с другом, словно мехи аккордеона, полок. Он уже начал терять терпение. Возможно, ошибочной была сама мысль об обращении в Эрмитаж. Эванджелина могла пойти на корм коршунам, прежде чем этот тип успеет вернуться в зал.

Наконец тот вернулся с большим желтым конвертом в руках.

– Его поместили сюда в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, – отрывистым тоном проговорил он, передавая Вере конверт.

Запустив палец под печать, та вскрыла конверт. На стол выкатилась катушка 8-миллиметровой кинопленки.

– С детских лет не видел ничего подобного, – заметил Верлен, – а 8-миллиметровая пленка уже тогда была архаикой.

– Восемьдесят четвертый год, – молвил Бруно, взяв конверт в поисках каких-либо объяснений. В голосе его прозвучала тревожная нотка, и Верлен понял, что эта дата чрезвычайно значима для босса. – В том году была убита мать Эванджелины.

Предприятие по утилизации биоотходов, лаборатории Григори, Екатеринбург, Россия

Пленница изогнула спину, так что на груди напряглись толстые кожаные ремни. Она попыталась шевельнуть ногами, но были связаны и они. Эванджелина даже не могла повернуть голову более чем на дюйм. Тупое биение за висками мешало смотреть. Она закрыла глаза и снова открыла, пытаясь сфокусировать зрение, стараясь понять, где находится и каким образом попала сюда. Женщина ощущала себя бабочкой, пришпиленной к расправилке. В памяти витали неясные и расплывчатые образы: вой реактивного двигателя, укол иглы, затягивание пряжек на коже. Различив стерильную белую краску на бетоне, дама поняла, что находится в госпитале или, возможно, в тюрьме. Странный пульсирующий звук обрел интонации и ритм командного голоса и тут же рассыпался треском статики. Говоривший, должно быть, находился поблизости, однако далекий, перебиваемый отголосками звук доносился до нее, как из дальнего конца тоннеля.