Книга На войне. В плену. Воспоминания - Александр Успенский

Ввиду немецкого шпионажа и скрытых немцами телефонов (наша разведка ловила их в погребах брошенных усадьб, а шпионов находила в возах с сеном или соломой), все предмостные здания, жилые и нежилые, были мною тщательно осмотрены.

После этого я еще раз обошел и осмотрел все расположение своей роты в окопах и ниши для патронных ящиков; причем заботу о питании роты патронами возложил на фельдфебеля подпрапорщика Нагулевича.

Между прочим, заметил, что взводные командиры расстояния до определенных рубежей и местных предметов заботливо нанесли на дощечки-указатели, вкопанные на видных местах в каждом окопе. Перевязочный пункт по моему указанию устроен был ротным фельдшером у самой реки в погребе.

И вот, к вечеру 26 августа, под натиском немцев, прошли через мост к городу Алленбургу последние части Первой армии. Артиллерийская канонада, целый день гремевшая на юг от нашего фронта, затихла. По ту сторону моста оставалось только сторожевое охранение нашей 27‑й дивизии – два батальона 106‑го и 108‑го полков и небольшие части кавалерии. Наконец, в сумерки, последними прошли и эти части, и за мостом остался только я со своей ротой.

Начальник сторожевого охранения, подполковник нашего полка Г. М. Борзинский, проходя мимо меня через мост, пошутил:

– Ну, Александр Арефьевич, и дадут же вам немцы – мигом сметут вас!

– Не пугайте, Григорий Михайлович, – сказал я, – вот лучше поторопите штаб, чтобы скорее прибыла пулеметная команда.

– А вы не знаете, что это отменено штабом дивизии, чтобы пулеметы не попали в руки немцев… вот почему я и говорю: «Зададут вам немцы перцу!»

У меня неприятно сжалось сердце, хотя я старался и виду не показать, что расстроен.

Действительно, пулеметов мне так и не дали, а очень жаль… Скоро прибыла команда телефонистов нашего полка и соединила меня со штабом дивизии, а также с 107‑м Троицким полком и первой батареей 27‑й артиллерийской бригады, составлявшей арьергард дивизии. 25‑я и 27‑я дивизии при этом отступлении составляли арьергард Первой армии.

Уже совершенно стемнело, когда прибыла команда разведчиков 107‑го полка во главе с поручиком Зубовичем. Я сейчас же выслал их вперед для разведки о противнике – двумя партиями в сторону Клейн-Энгелау и деревни Гундау.

Было часов девять вечера, когда я услышал перестрелку нашей разведки с немцами в направлении Клейн-Энгелау и получил первое донесение от поручика Зубовича, что немецкая разведка – партия самокатчиков – столкнулась с нашей у ручья (без названия) и после перестрелки скрылась за местечком. Поручик Зубович остался у моста через ручей, где пересечение трех шоссе. У него убитых двое и раненых шесть человек. Я приказал поручику Зубовичу вернуться со своей командой в окопы к роте. Четырех тяжелораненых отправил в тыл. На намеченные мною заранее места впереди и на фланги выслал секреты.

Было тихо. В стороне противника изредка слышны были звуки колес, быть может, передвижение артиллерии или обоза.

Недалеко от моих окопов было пересечение трех шоссе, на Шаллен, Гундау и Альтгоф. Я приказал спилить и повалить здесь поперек шоссе три огромных дерева, чтобы немцы не могли сразу подкатить на грузовиках с орудием или пулеметом к моим окопам.

Совсем стемнело. Рота в это время в окопах ужинала: фельдфебель подпрапорщик Нагулевич по своей инициативе привез из 107‑го полка походную кухню с супом, и, таким образом, люди перед боем были накормлены. Команда разведчиков поужинала в своем полку еще до прибытия ко мне. Кухню отправили назад, за мост.

И вот, думал я, подходит важный момент. Какое-то особенное чувство овладело мной; хотелось подвига! Я знал, что теперь смотрят на меня и мою роту все, кто прошел через мост: родной полк, начальство и 107‑й полк, составлявший арьергард дивизии и расположенный сзади меня на западной опушке города Алленбурга. Но я не знал, долго ли мне удастся с этой горсточкой любимых моих солдат оборонять мост и задержать противника, ведь немцы могут в один миг смести роту! Я начал горячо молиться Всемогущему Богу. У меня была с собой маленькая иконочка Казанской Божией Матери, которой благословил меня мой младший сын кадет Валентин, когда я с ним расставался. А ему этот образок подарил Великий Князь Константин Константинович – главный начальник всех военно-учебных заведений – во время посещения им Полоцкого кадетского корпуса. Я со слезами просил Божию Матерь «покрыть нас Своим Покровом». И странно… после этой горячей молитвы я стал совершенно спокоен, всецело положившись на волю Божию.

Из бесед с моими взводными командирами я вынес впечатление, что люди хорошо подготовлены и вполне сознают предстоящую задачу. Все четверо сказали мне, что они ручаются за своих людей: «не трусы и все стреляют отлично», но беспокоятся за прибывших накануне запасных солдат. Курьезно, что начальство прислало это пополнение в полк совершенно без ружей! Рассуждало тыловое начальство так: «После Гумбиненского боя полки взяли тысячи немецких ружей и некоторое количество к ним патронов, значит – этими ружьями можно вооружить присланных без ружей запасных». Но начальство забыло, что, во-первых, Гумбинен остался далеко позади вместе со складом отнятых у немцев ружей (около восьми тысяч); во-вторых, к немецким ружьям нужны и патроны, а их было мало, и в-третьих, солдаты, как кадровые, так и запасные, обучались стрелять из русских, а не из немецких винтовок и т. д.

Грустную и немного смешную картину представляли из себя эти «дяди» – бородачи, в большинстве случаев многосемейные пахари, отвыкшие от строя. Я накануне, когда их прислали ко мне, долго и усиленно просил свое начальство лучше убрать их – безоружных из роты, назначенной для важной боевой задачи, если нельзя их вооружить. Но ничего из этого не вышло.

В три с половиной часа утра один из высланных вперед секретов дал мне знать, что в направлении Клейн-Энгелау слышно движение войск, но куда они направляются, за темнотой не видно.

Часа в четыре утра, когда стало рассветать и все было окутано густым речным белым туманом, со стороны противника ясно послышалось цоканье подков лошади приближающегося по шоссе всадника. Я приказал постараться снять его, не стреляя, живым, чтобы звуком выстрела не выдать немцам нашего расположения. Но вышло иначе.

Не различая за густым туманом наших окопов, немец спокойно въехал в самую середину их (окопы вырыты были по обе стороны шоссе), увидал, куда он заехал… издал звук «ах» и сразу повернул коня, наклонив голову. Но в этот момент пуля кого-то из не вытерпевших наших солдат поразила его, и скоро он свалился с коня, а конь помчался в туманную даль…

Мне в окоп солдаты принесли каску убитого и маузер. Это был первый наш трофей! При рассмотрении найденной на убитом служебной книжки оказалось, что это был немецкий полевой жандарм.

Рассвет увеличивался. Лежащие вдали от речного тумана высоты и холмы стали яснее обрисовываться… Вдруг на одной из этих высот, на шоссе, показалась густая колонна пехоты, впереди ее ехали три всадника. Я приказал открыть огонь. Расстояние до этой высоты было точно измерено, и рота буквально смела эту колонну своим метким и частым огнем. Немцы в беспорядке бросились бежать во все стороны, очевидно не давая себе отчета, откуда посыпались тучи пуль!