Книга Год тумана - Мишель Ричмонд

На пятнадцатый день обследую Эмбаркадеро, Стоктон, Монтгомери; поднимаюсь по узенькой лестнице, минуя старомодные особняки, на верхушку Телеграф-Хилл, где стоит башня Койт. Войдя внутрь башни, обхожу ее нижний уровень с яркими настенными росписями — женщины, собирающие лилии; широкоплечие мужчины, пьющие эль из пинтовых кружек у стойки бара… По винтовой лестнице поднимаюсь наверх и разглядываю улицы, уходящие к заливу, мост Голден-Гейт, остров Алькатрас. Издалека вода кажется спокойной и абсолютно безопасной.

У разносчика беру хот-дог и колу, расплачиваюсь и протягиваю ему листовку.

— Я потеряла маленькую девочку.

Он опускает на нос очки и подносит фотографию к глазам.

— Видел ее по телику, сочувствую. Честное слово. — Жестом указывает на пачку объявлений у меня в руках: — Может, дадите несколько штук? Охотно раздам. Я ведь вижу сотни людей.

На шестнадцатый день беру напрокат велосипед и объезжаю Чайна-Бич, Форт-Пойнт и мост Голден-Гейт. В Хедландсе снимаю номер на турбазе, что стоит, возвышаясь над ревущей пучиной, и брожу по пустым коридорам. Завтракая, показываю фотографию Эммы десятку постояльцев. Они участливо слушают мою историю и обещают, что будут внимательно смотреть по сторонам, после чего возвращаются к оживленному разговору о дизентерии в Бомбее.

В день семнадцатый хожу по темным барам на Аламо-сквер, где пахнет марихуаной, я заглядываю в тату-салоны и магазины, а затем направляюсь на Аппер-Хейт, где расклеиваю фотографии Эммы в дорогих бутиках и вручаю туристам. Брожу по обширному залу «Амеба-Рекордс», куда мы частенько приходили с Джейком, и подсовываю листовки любителям джаза. Опрашиваю цветочниц и официанток, беседую с продавцом, у которого покупаю крошечную елочку на Рождество в течение последних десяти лет. Куда бы я ни пошла, всюду и без разбора оставляю номер своего телефона, упрашивая незнакомых людей позвонить, если они что-нибудь узнают. Все сочувствуют, но никто не может сказать что-нибудь определенное.

На восемнадцатый день хожу по улицам Чайнатауна, зримо выделяясь в толпе китайцев. Пожилые мужчины явно никуда не спешат, останавливаются и глазеют на меня, сцепив руки за спиной. На Уэверли-стрит из-за запертых дверей игорных заведений доносится громыхание костяшек. В собственном городе чувствую себя туристом, сторонним наблюдателем, шпионом. Сан-Франциско, всегда казавшийся на удивление маленьким, стал вдруг неимоверно огромным вместилищем противоречий, которые действуют сообща, чтобы скрыть от меня правду. Понятия не имею, что ищу; никаких намеков на то, где, на какой улице, когда. Эмма повсюду — и ее нет нигде.

Джейк тем временем все отдаляется, несмотря на то что почти все ночи провожу у него. Он настаивает, чтобы я оставалась дома, а сам садится в машину и объезжает улицы.

— Кто-то должен быть на месте, на всякий случай, — говорит он.

На какой случай? Как будто в самом деле верит, что дочь просто позвонит в дверь.

Когда Джейк возвращается после ночных поисков, его одежда в грязи, волосы растрепаны, стекла очков забрызганы. Превращение стало настолько внезапным и полным, что если положить рядом две фотографии — Джейк три недели назад и Джейк нынешний, — будто два разных человека смотрят на тебя. Я знаю, он борется с ненавистью ко мне и старается не взваливать вину на рассеянную невесту. Но иногда ловлю его взгляд — утром, когда пьем кофе и составляем план поисков, или вечером, когда Болфаур выходит из ванной. То, что написано на лице моего жениха, не имеет ничего общего с выражением лица человека, который наконец-то нашел женщину мечты. Джейк смущен и зол. Понимаю, что он охотно отдал бы все месяцы нашей совместной жизни, все наши планы за одну секунду с Эммой. И начинаю понимать, что сделала бы то же самое.

Глава 13

Оранжевый «шевроле». Недавно покрашенный, но со старыми покрышками. Стекла наполовину опущены. На зеркальце болтается фигурка Девы Марии. Водительское сиденье занимает мужчина — седые волосы, голубая рубашка, небрит, в руках газета. Когда мы прошли мимо, я приметила заголовок: «Отношения с Китаем обостряются».

— Смотри. — Эмма указала на муравьев, которые тащили по тротуару крошечного краба. Девочка удивленно склонилась над процессией. — Куда они его несут?

— Домой.

— Они будут о нем заботиться?

— Точно. — Едва я успела восхититься очаровательной детской невинностью, как вдруг маленькая исследовательница сделала нечто неожиданное: красную пластмассовую лопатку с силой опустила на краба, расколов панцирь. Муравьи остановились.

Эмма с восторгом посмотрела на меня.

— Всех убила!

— Да.

Но процессия вновь двинулась вперед. На этот раз непоседа подняла ножку и втоптала краба вместе с муравьями в землю.

— Вот так! — И победительно-триумфально взмахнула ведерком.

Мы двинулись через парковку к пляжу. Я взглянула на мужчину в оранжевой машине. Он по-прежнему читал газету и пил кофе, слегка постукивая пальцем по наклейке с гавайской девушкой на передней панели.

С каждым днем вспоминаю все больше подробностей об этом человеке и его машине: царапина на капоте, желтая полоса на дверце. Но чем отчетливее встают перед глазами эти детали, тем сильнее начинаю в себе сомневаться. Казалось бы, с течением времени память должна была уподобиться картинам импрессионистов: контуры смягчены, фрагменты смазаны. Вместо этого передо мной нечто вроде фотографии крупным планом, сделанной с пугающей правдивостью. Которые из деталей реальны, а которые — лишь плод моего воображения?

На первом курсе Университета Теннесси я посещала обязательные семинары по развитию исследовательских навыков. Первая половина занятия была неизменно посвящена развитию памяти. Почти все уже забылось, но хорошо помнится то, что говорили нам о связи памяти и физического пространства. Студент, в течение учебного процесса неизменно сидевший за одним и тем же столом, усваивает информацию лучше, чем тот, который перемещается по аудитории. Если не удастся восстановить последовательность событий, полезно вернуться на место, где события произошли. Память можно стимулировать, обозревая конкретный ландшафт и разнообразные детали. Если что-то потеряли — проделайте путь в обратном направлении и вернитесь туда, где, по вашим воспоминаниям, в последний раз видели утраченное.

Памятуя обо всем этом, ежедневно прихожу на Ошен-Бич. Эмма пропала в 10:37. Каждый день провожу на пляже время с 10:00 до 11:10, делая получасовую поправку в обе стороны. Регулярно возвращаясь по своим следам, надеюсь освежить не только собственную память. Высматриваю оранжевый «шевроле», желтый «фольксваген», мотоцикл, почтовый фургон, людей, которые могли видеть Эмму в тот день. Ищу ключ.

На холодном сером песке вижу множество предметов, но не то, что нужно. На пересечении бульвара Слоут и шоссе, среди осколков бетона и камней, из которых сложена примитивная дамба, глазами натыкаюсь на неровный обломок гранита с полустертой надписью. Разборчиво немногое — слова «В память о…» и «скончался 187…». Последняя цифра утрачена.