Книга Без лица - Хари Кунзру

Пран пытается вывернуться, но его держат крепко. Попробовав увернуться от палочки для макияжа, он моментально получает пощечину. Ма-джи зовет Балраджа, который приходит, кашляя, как больной слон, и локтем захватывает Прана в жесткий замок. Когда Пран протестует, Балрадж делает что-то с его шеей, а Ма-джи шипит — тоном, шокирующе не похожим на ее прежний мягкий голос: «Заткнись, дурак!»

Вскоре его отпускают — временно, чтобы он мог посмотреться в зеркало. В этих легких одеждах, с широко расставленными глазами, зрачки которых увеличены каплями белладонны, он абсолютно не похож на грязного мальчишку, вошедшего в дверь из переулка. Под нос ему суют еще один стакан особого ласси. Он мотает головой, но Балрадж заставляет его открыть рот, и Ма-джи вливает в него все до последней капли. Они уходят, заперев за собой дверь, и Пран остается один.

Он пытается думать. В ходе размышлений, которые постоянно прерываются и заходят в тупик, он заключает, что Ма-джи и Балрадж задумали что-то недостойное. Каковы именно их цели, его затуманенный мозг вычислить не в состоянии. Ему становится страшно. Очень. И он понимает — еще понимает: нужно бежать.

Двигаясь, как будто он плывет сквозь сироп, Пран исследует окно на улицу и обнаруживает, что оно не заперто, но расположено на высоте трех этажей, и поблизости нет ничего, за что он мог бы ухватиться, если он как-нибудь выберется наружу. Даже если бы там были какие-нибудь перила, его водянистое бессильное тело вряд ли удержится на них. Он обдумывает возможность позвать на помощь, но шум базара заглушает все. Никто не услышит. Бежать через дверь? Надежно закрыта и прочна. Он оглядывается в поисках полезных предметов. Оружие? Нет. Веревки? Нет. Может быть, ему удастся разорвать простыню и использовать ее. Простыня. Хорошая идея. Очень хорошая.

Пран стягивает с кровати простыню и готовится разорвать ее на полосы. Это поношенный и засаленный квадрат ткани с рисунком из батика, едва различимым в тусклом свете. Что это за узор? Пран переворачивает его в руках, ощупывая ткань. У нее необычная текстура. Достаточна ли ее прочность? Как смешно, что вся его жизнь зависит сейчас от простого куска материи. Материальность, вещественность трепещут в его пальцах с такой остротой, что у него захватывает дух. Как если бы внутри этой маленькой вещи, этого ничтожного куска ткани обнаружились миры — целые вселенные смысла.

Пран осознает, что додумался до чего-то важного, но в эту минуту не имеет представления о значении своего открытия. Ему кажется, что все изменилось. Мир неожиданно пришел в движение. Зачем его одевали таким образом? У них должна была быть причина.

Затем Пран переживает минуту, в которой ему чудится ответ, и он таков: вторая порция особого ласси как-то с этим всем связана. Только сейчас он понимает, что второй особый ласси — крайне и весьма особый. Тут он слышит, как поворачивается дверная ручка, и в комнате появляется некая фигура. После этого он уже ни в чем не уверен.

В последующие дни особый ласси играет постоянную и все большую роль в жизни Прана. Его заставляют пить ласси, по крайней мере, три раза в день, так что в результате он не может сказать с уверенностью, что из того, что с ним происходит, реально, а что — галлюцинации. В основном все это настолько неприятно, что ему безразлично, как именно обстоят дела в реальности.

Когда он впервые просыпается, мрачный и измятый, после ночи смятения, он обнаруживает, что его переместили в маленькую грязную комнату, в которой есть только чарпаи и эмалированный ночной горшок. Пол здесь покрыт слоем пыли, и грязное крошечное окно открывает вид на часть потрескавшейся стены примерно в пятнадцати футах от него. В отсутствие чего-либо другого квадрат стены и диагональная трещина, которая плетет свою паутину из правого верхнего в левый нижний угол, становятся основными объектами его интереса. Часы разглядывания трещины, часы подогретого ласси. Они теперь единственные свидетели того, как трещина превращается в речное русло, в пчелиные соты, в яму, из которой выбираются крохотные скелеты, в запутанную сеть крикетных щитков и бит, в портрет короля с бледно-голубым лицом и шафранными волосами, в муравьев, и в рынок, и в декорации к бесчисленным эпическим драмам любви и победы.

Порой его фантазии прерывает какой-нибудь посетитель. Большую часть времени это Балрадж. Его ритуал всегда один и тот же. Бренча ключами, борец отпирает дверь, вваливается в комнату, угрюмо смотрит на Прана воспаленными глазами, затем поворачивается и тщательно запирает дверь за собой. Иногда он приходит с едой или очередным стаканом ласси. В другой раз он приходит, чтобы привязать Прана к кровати и избить его. Он делает это кожаным ремнем, кашляя и пыхтя во время своих трудов. Кажется, что для него это одновременно и обязанность, и удовольствие, которые он исполняет методично и неспешно. Пран визжит и кричит, но Балрадж игнорирует эти крики, ударяя сильно и ритмично, пока его утомленное дыхание не превращается в низкий булькающий стон; после этого он останавливается, сплевывает на пол и уходит.

Приходят иные люди, различной степени реальности. Притаскивается нищий, чтобы посмеяться. Заходит пандит Раздан, чтобы покачать головой и отчитать его за грязные привычки и дурную компанию, с которой он связался. Мать тоже приходит, конец ее сари накинут на лицо, ее тяжелые серебряные украшения музыкально позвякивают в такт движениям. Она никогда ничего не говорит, просто стоит в углу, угасая и вспыхивая, как пламя свечи, пока Пран задает ей злые вопросы. Приходят и другие фигуры, с зияющими вонючими ртами, с кривыми ножами в руках. Они нагибаются и начинают освежевывать его, стягивая кожу со спины, как тесную куртку. Иногда они приходят с его родителями или одеты в их одежды — дородные мужчины, закутанные в свадебные сари с золотой каймой или втиснутые в аккуратные ачканы. Их розовые лица, похожие на спелые фрукты, вспучиваются над высокими воротничками. Девушки из дворика приходят по три, по четыре, чтобы склониться над его кроватью и поиграть с ним. Это единственные визиты, которыми он наслаждается, хоть они и завершаются всегда разочарованием.

По временам он скребет стену ногтем. Щербатая стена покрыта рисунками — картинами его сновидений. Все они составляют ритм дневного света и темноты, жары и холода, сменяясь все быстрее. Когда он не ковыряет стену и не принимает посетителей, он лежит и смотрит в пространство, глотая воду из бутылки, которую Балрадж ставит на подоконник раз в день. Бутылка невелика, и, хотя Пран старается растянуть ее надолго, к вечеру она всегда пуста. Ночь означает пересохшее горло и чувство ужаса, когда исчезает последний глоток ласси.

Рано или поздно мир снаружи темнеет. И Прану кажется, что уличный шум, который просачивается в душную комнатушку, доносится из другой страны.

Однажды Балрадж не приходит. Вместо него приходит Ма-джи в сопровождении тощего, нервозного с виду мужчины, который стоит, подпирая дверь, со стиснутыми кулаками, будто ожидая, что Пран вот-вот на него бросится. Пран лежит, свернувшись клубочком на кровати, его колени подтянуты к подбородку. Он смотрит на новых посетителей с некоторым любопытством. Он не видел Ма-джи с тех пор, как она одевала его для первой ночи. Она еще больше похожа на мертвеца. Зайдя в комнату, она прижимает надушенный платочек к своему носу и кривит лицо. Пран согласен, что запах нехорош. Его ночной горшок вот уже несколько дней никто не выносил.