Книга На коньках по Неве, или Мышь в рукаве - Наталья Колотова

— Стой, — пискнула Тинка, но Тимоха и сам остановился. Как? Этот мерзкий тип, вор, шпион, неблагодарный предатель как ни в чём не бывало веселится?

— На прошлой ассамблее мне очень понравилось танцевать с платками: государь предложил, — кокетливо ответила Хоггету графиня.

— Позвольте, это как же — с платками? — сложив на животе свои коротенькие ручки, спросил англичанин.

— Тимоха, догоняй Христину, а мы тут сами… управимся, — и мышата, оставив за пазухой Тимохи жаркие шубки, спрыгнули на пол и повторили проверенный трюк, скрывшись под многослойным платьем графини.

— Все держались за носовые платки, и государь с государыней на ходу новые движения придумывали, а мы их повторяли. И так по всем залам и со всякими выдумками, — графиня игриво рассмеялась.

— Перед тем как начнутся танцы, позвольте угостить вас оранжадом, сударыня! — Хоггет подал графине руку, и они отошли к небольшому высокому столику, на котором стояли хрустальные кувшины с прохладительными напитками. Здесь было не так светло, как в центре большого зала. Хоггет напряжённо размышлял, каким образом через знакомство с графиней попасть в царский дворец, в личные покои государя. Надо же было чем-то срочно возместить пропажу ценнейших сведений. Бессонная ночь, скандал со служанкой, которая, по мнению Хоггета, «выстирала» список вместе с кюлотами, притупили внимание, и англичанин не заметил двух маленьких мышек, которые ловко вскарабкались по его круглой спине и спрятались под пышными локонами парика.

— What can you expect from a hog but a grunt[1], —неожиданно услышал Хоггет.

Он удивлённо посмотрел на графиню, но та сосредоточенно рассматривала кувшины, выбирая, каким напитком освежиться перед английским танцем. Хоггет решил, что от жары у него стучит в ушах и мерещится всякая чушь. Он решительно налил себе чего-то в стакан, чего — и сам не понял. Оказалось, что это квас, который он терпеть не мог. Но от волнения или внезапно охватившего его страха Хоггет судорожно глотнул традиционного русского напитка и тут же страшно закашлялся, да так, что графине пришлось со всей силы колотить его по спине. Мышата уцепились за пряди парика, чтобы не свалиться вниз. Тинка рассердилась и быстро-быстро затрещала Хоггету в ухо:

— Беги отсюда и не возвращайся никогда, подлый предатель. Государь Пётр Алексеевич тебе доверял, а ты оказался обманщиком и вором.

— No man can serve two masters[2], —в другое ухо сказал Тимка и слегка цапнул зубами это самое ухо.

Хоггет истошно завопил, естественно, на английском языке:

— Спасите, убивают, духи, привидения, черти, ведьмы!

Он весь дрожал и вид имел абсолютно безумный. Графиня стояла расстроенная и ошарашенная: надо же, какие с иностранцами от кваса припадки случаются. Предателю стало ясно, что кусается и разговаривает с ним его собственный парик. Хоггет в ярости сорвал его и кинул на пол, обнажив свою круглую потную лысоватую голову.

— Поберегись, — крикнул из-под парика Тимка.

На крики англичанина стали стекаться гости. Каково же было их изумление, когда то, что ещё секунду назад прикрывало инженерскую голову, поскакало к выходу, только вместо стука копыт отчётливо слышалось: «Хоггет, go home, Хоггет, go home».

Под дружный хохот присутствующих, которые приняли всё происходящее за очередную потеху, английский инженер бросился догонять свой парик, но это удалось ему только на первом этаже, перед главной дверью Меншиковского дворца. Именно здесь парик замер. Возможно, Хоггет так бы и не решился поднять свой новый и очень недешёвый предмет туалета, ибо последняя фраза на родном языке, которую он услышал, прежде чем навсегда покинуть Россию, была: «The pitcher goes so often to the well that it is broken at last»[3]. Тут совсем ошалевший инженер увидел знакомого рыжего мальчика, стремительно несущегося по лестнице прямо на него. Хоггет зажмурился, но мальчик подбежал к парику, как-то особенно ловко подхватил его, зачем-то попеременно убирая руки в карманы, и подал с поклоном Хоггету. Парик, наконец, замолчал, и, как догадывается любезный читатель, больше не сказал ни слова до конца своих дней.

Тем временем Тимоха, искавший Христину, оказался в удивительных покоях: все стены, от пола до потолка, были покрыты изразцами. Мальчик разглядывал сине-белые квадратики, словно диковинную книгу. На каждом был свой рисунок: амур с крылышками, крестьянин с вилами, мельник, корабль, петух, музыкант, зáмок над прудом… Стену украшал портрет хозяина дома, светлейшего князя Меншикова. На камине стояли часы с золотыми фигурками. Тимоха перевёл взгляд на двери, и за ними, через небольшие покои, увидел царя Петра.

— Слава Богу, хоть ты здесь, — раздалось за спиной у Тимохи.

Чуть запыхавшаяся Христина стояла на фоне голубых квадратиков.

— Какая ты красивая, тебе бы самой тут жить, — сказал Тимоха и покраснел.

Христина не успела ответить на столь изысканный комплимент. В изразцовую комнату влетел задыхающийся Фёдор.

— Нашли? — спросил он.

— Царь-батюшка вон сидит, — повернулся Тимоха. — А где Тимтинки?

— А ведь я твоего ферзя съем, Иван Петрович, — донёсся весёлый голос Пётра.

— Такой, видно, моя судьба, — отвечал не кто иной, как Иван Петрович ван Блюмен.

Федя облегчённо вздохнул. Раз играют в шахматы, значит, папенька ещё ничего не сказал про утерю списка. Он знáком показал Тимохе и Христине, что мышата сидят в его карманах, проверил, на месте ли злополучный список, и, мысленно попросив у Бога помощи, пошёл спасать любимого папеньку, а заодно и весь российский флот.

Глаза Ивана Петровича округлились, когда в мальчишке, стоявшем на пороге комнаты, он узнал собственного сына, который в этот момент должен был сидеть дома.

— Фиодор! — воскликнул учитель. — Что случилось?

Федя поклонился царю и сказал:

— Прошу прощения! Батюшка, у меня есть то, что сейчас вам нужнее всего.

— Нужнее всего ему сейчас ладья, а я и ладью съем! Мат тебе, дорогой ван Блюмен. — Пётр добродушно засмеялся. Одна из деревянных, оплетённых серебряной нитью, пуговиц, украшавших карманы царского бархатного камзола, неслышно упала на ковёр и покатилась под шахматный столик.

Иван Петрович, бледный как полотно, проговорил охрипшим от волнения голосом:

— Дозвольте, государь, я отойти на минуту?