Книга Дневник мотылька - Рейчел Кляйн

Возвратившись к себе сразу после ужина, я выгребла ворох фотографий из недр письменного стола. Я развернула ленту из нескольких моментальных снимков, где были я и Люси. Мы сделали их в будочке на центральном вокзале. Этим фоткам всего год, но они уже становятся коричневыми и нечеткими. Помню, как мы изо всех сил старались не хихикать, строили серьезные мины. Но на последнем кадре не выдержали и покатились со смеху. Я точно знаю, что была счастлива тогда — так счастлива, что даже не осознавала своего счастья. Со старой черно-белой фотографии на меня смотрел папа. Фото было мятое, с оборванным уголком. Может быть, кроме нас с мамой, он никому не казался красивым — с его круглым лицом, редеющей шевелюрой и глубоко посаженными карими глазами. Я думаю, что и он счастлив на этой фотографии. Он не улыбается, поэтому я не могу быть совершенно уверенной в этом, но вот он сидит за столом на кухне пляжного домика, а позади него — мама. Она стоит немного сбоку, у раковины, не в фокусе, и я не могу разобрать, какое у нее выражение лица. Ему всегда нужно было знать, что она рядом с ним, — он непроизвольно вытягивал руку в ее сторону. Это было похоже на нервный тик. И когда мамы вдруг не оказывалось, папа начинал недоуменно озираться. Но в тот вечер она была рядом. На столе бутылка вина и два наполовину полных бокала. Я не помню, когда это было, и не представляю, кто сделал этот снимок. А ведь кто-то еще должен там быть. Я, наверное, уже задремывала в своей кровати под приглушенный рокот голосов, долетавших из кухни. В сказках в это время каждый испытывает счастье, даже если это счастье будет навсегда потеряно в следующий миг. Нет, Эрнесса совершенно не права, эти остановившиеся мгновения прекрасны!

22 октября

— Кто-нибудь когда-нибудь видел Эрнессу за едой? — спросила я сегодня во время завтрака.

Мой вопрос привлек одну лишь Кики, может быть, потому, что она ест все, что хочет, оставаясь тонкой, как спица. Остальные полагали, что голодать — это круто. Они восторгались тем, что Эрнесса отказывается есть.

— А может, она из тех, кто объедается тайком, — предположила Кики. — Притворяется, что голодает, а сама потихоньку наминает под одеялом. У нее, наверное, тайник в шкафу — залежи всяких сластей. Давай спросим у Люси. Люси, ты у нее часто засиживаешься, вы что там, вместе трескаете?

— Я не собираюсь обсуждать Эрнессу. — Люси говорила с Кики, но смотрела при этом на меня.

Даже Кики замечает, как много времени Люси проводит вдвоем с Эрнессой.

— Это такая болезнь, — сказала Бетси. — Люди морят себя голодом, пока не умрут. Они прекращают есть, и организм начинает пожирать сам себя.

— А помните, что было с Анни Паттерсон в прошлом году? — спросила Кэрол. — Как она вдруг стала похожа на узницу концлагеря? Не лицо, а череп, обтянутый кожей, да и вся она была кожа да кости. И все равно отказывалась есть. Пришлось родителям забрать ее из школы.

— Эх, думаю, мне это не грозит, — вздохнула София.

— При слишком большой потере веса твое тело не сможет сохранять тепло и на руках начнет расти пушок. Это не совсем волосы — скорее, подшерсток, как у животных, — добавила Бетси.

Все были в шоке и стали требовать, чтобы она прекратила.

— Ну вас, я ничего не придумала — я книжку про это читала, — сказала Бетси.

— Не похоже, чтобы Эрнесса морила себя голодом. Вы на нее посмотрите — фигурка что надо. Но если хотите проверить, нет ли у нее такой болезни, пощупайте, не растет ли у нее шерсть на руках, — сказала Кики.

— Что за гребаная фигня! — Люси вскочила из-за стола, резко отодвинув стул. Так она и ушла, не доев.

Раньше я никогда не слышала от нее грубых слов.

Люси рассердила меня не меньше, чем я ее. Я ведь только спросила, видел ли кто-нибудь, чтобы Эрнесса ела, — и всё. А ведь она не ест. Как хорошо, что на выходные я уезжаю в Уилмингтон вместе с Софией. Я смогу провести уик-энд, не думая ни о Люси, ни об Эрнессе. У меня мелькнула шальная мысль проверить, не растет ли пушок у Эрнессы на руках. Впрочем, она не из тех, кого можно запросто потрогать, и кстати, у нее вся одежда с длинным рукавом, даже когда тепло. Мне отчего-то пришло в голову, что она не согласится играть с нами в покер на раздевание.

Несколько дней назад она пришла в комнату Люси как раз в тот момент, когда София зашла в туалет пописать. Ни с того ни с сего Эрнесса заорала:

— Дверь закрой!

Мы разом умолкли. В наступившей тишине раздавалось только звонкое журчание из туалета.

— Я не могу, — крикнула София, — я сижу на унитазе.

— А я не хочу слышать, что ты сидишь на унитазе, — сказала Эрнесса.

Люси пробежала в ванную и толкнула дверь, чтобы затворилась. Она была очень смущена.

Мы не стесняемся идти в ванную при подругах. Это значит, что мы доверяем друг другу.

Могу поспорить, что Люси никогда не писает при Эрнессе, ибо та полагает, что это неприлично.

23 октября

То, что я сегодня сделала, вообще на меня не похоже. Снова придя в комнату к миссис Холтон, чтобы наконец подписать пропуск на выходные, я сказала:

— Я вынуждена подать жалобу. Это касается комнаты Эрнессы. Оттуда так неприятно пахнет, что невозможно находиться рядом.

Слова будто сами слетали с языка.

— До вас никто не жаловался, — заметила миссис Холтон, подписывая бланк.

Она не придала моим словам никакого значения. И правда, никому нет дела до этого запаха, кроме меня. Но я очень чувствительна к запахам. Я терпеть не могу душевые летом на пляже — и полотенца, и коврики все время сырые, и кругом грибок.

Я могла бы переменить тему, но с какой стати?

— Но запах такой тошнотворный. Я не могу его выдержать. Моя дверь как раз напротив.

Миссис Холтон подняла глаза и взглянула на меня поверх очков:

— Я думала, вы будете терпимее к бедной девочке. Ведь вы с ней — товарищи по несчастью.

— Что вы имеете в виду? — спросила я вызывающе.

Я хотела убедиться, что это вежливый намек, мол, на всю школу только мы с Эрнессой — еврейки. Но оказалось, дело было совсем в другом.

— Речь о ее отце, — сказала миссис Холтон, на этот раз взволнованно. Она говорила, расправляя листы в латунном лотке для бумаг у себя на столе, — хороший повод не смотреть на меня. — Это очень прискорбно. Дело в том, что он… покончил с собой.

— Я не знала. Но все равно. Я ничего против нее не имею. Мне только мешает неприятный запах из ее комнаты, — ответила я.

— Я поговорю с Эрнессой. Но она очень аккуратна. Она никому не позволит прибирать в ее комнате, поскольку обязалась делать это самостоятельно. Я лично инспектировала ее комнату, и там всегда опрятно. Наверное, просто комнату надо чаще проветривать.

Почему одной Эрнессе позволено после завтрака запираться на ключ, в то время как все мы обязаны держать двери настежь для проверки?