Книга Человек и история. Книга третья. Начало трудовой деятельности - Владимир Фомичев

Другой же специальности у меня не было. С каждым днём я всё больше и больше терзался, не находя приемлемого решения. Подстёгивал меня и пессимизм населения, так как нередки стали перебои со снабжением продовольствием, особенно мясом. Возмущение шахтёров стало массовым и открытым. Участились анекдоты про «лысую свинью хру-хру». Не отставали от них и местные руководители. Они, правда, делали всё для снабжения мясом своего населения. Так в магазинах появились оленина, лосятина, откуда-то много завезли свинины. Над татарами посмеивались: чушка будешь, ашай?

А те хоть бы что – уплетали свинину за обе щеки. Вскоре Хрущёва вытряхнули из кресла и проблемы со снабжением стали решаться. Наступила очередная весна. Стало больше солнца, но моё решение покинуть этот край созрело окончательно.

«Будь что будет», – и я стал готовиться к перемене своей жизни. Отправиться я решил налегке – кроме чемодана, с собой ничего не брать. Собранные деньги наличными и аккредитивами должны были на первое время обеспечить моё существование. Когда я брал деньги с накопительной страховки (а мне приходилось прерывать её досрочно), страховщица, пожалуй, огорчилась этим больше меня:

– Что ж вы, не могли подождать – уже меньше года оставалось?

Узнав, что я уезжаю с Урала насовсем, она в защиту оного сказала мне:

– Урал – он как отец родной. Он и приютит, и накормит, и работу даст.

Последнее для меня оказалось пророческим. На новом месте с работой мне пришлось очень помытариться. Заявление на увольнение я пока не подавал и никому об этом не говорил, но готовился по всем необходимым позициям. Объявил о перерыве своим заочным университетам, учёбу в которых я так впоследствии и не возобновил. Ещё я решил: как только получу расчёт – ни одного часа не задержусь здесь, на этой шахте!

Я, если честно признаться, очень боялся расспросов: что? где? когда? куда? Потому что и сам не знал ответов на эти вопросы. А учитывая мой сентиментальный характер, мне было тяжело даже представить разлуку навсегда с моими друзьями, с которыми я успел пережить много хорошего, а также преодолеть тяжёлые моменты в жизни. Как я ни старался, ни маскировался, но всё же полностью не смог скрыть своего настроения. И многие участливо пытались узнать, в чём дело. Что меня беспокоит: погода, здоровье, а может быть – что ещё хуже, – несчастная любовь? Я как мог успокаивал всех любопытствующих.

– Да так, что-то накатывает, сам не разберусь, не пойму никак.

Но, как всегда случается, сама судьба подтолкнула меня к решительности. Работал на шахте один молодой специалист. Я его хорошо знал, мы были даже приятелями. Дело он знал, был общительный, коммуникабельный. Как-то раз он пожаловался мне:

– Надоело бегать в начальниках смены. Если не будет повышения, я, пожалуй, уволюсь.

– А как тебе мой участок? – спросил я его. – Пошёл бы на него работать?

– Об этом я даже и не мечтаю.

– А справился, если бы назначили тебя на этот участок?

– Ну кто его знает! Во всяком случае, старался бы. А у тебя что? Перспектива на начальника шахты? – вдруг насторожился он.

– Только по приговору суда, как замена смертной казни.

Я посекретничал с Петром Ивановичем Куватовым, взяв предварительно слово о неразглашении скорого моего увольнения, и предложил ему кандидатуру моего приятеля на должность начальника своего участка. Пётр Иванович от неожиданности разволновался, но взял себя в руки и расспрашивать о моём решении не стал. Деликатный был человек.

Чтобы моё увольнение и отъезд совсем уж не выглядели как бегство, я так же по секрету предупредил секретаря комитета комсомола и некоторых комитетчиков. Когда я посчитал, что всё, что нужно и необходимо, я приготовил, то сразу же отнёс в отдел кадров заявление об увольнении. Чтобы избежать ажиотажа, я улучил момент, когда начальник отдела кадров была одна, и попросил освободить меня по собственному желанию, что было указано в заявлении, без лишней шумихи и огласки. Но всё равно, несмотря на мои старания скрыть моё увольнение, шахта «загудела».

Шахта была большая, и каждый день с неё увольнялись и принимались на работу люди, но всё это происходило малозаметно. Я же из-за своей бурной деятельности стал широко известен и донельзя популярен. Ну прямо как известный артист – даже самому часто было неловко от этого! А тут, узнав, что я покидаю их, мне и совсем проходу не давали нигде! Со всех сторон сыпались предложения, советы: надо бы взять отпуск на несколько месяцев, съездить на юг, отдохнуть как следует… Иные даже припугивали: у нас тут один уволился, Васька Корнеев – да ты его, наверно, знаешь, – пожил там немного, на работу даже устроился, а через некоторое время вернулся сюда назад. «Нет, – говорит, – ребята, не смог я там. Всё как-то не так, не по мне, люди там какие-то совсем другие».

Любезные же мне люди моего участка больше молчали, хмурились, да я и сам чувствовал себя перед ними виноватым. Так что испить горькую чашу расставания мне пришлось сполна. Как я ни старался, чтобы моё увольнение прошло как можно незаметнее, – не получилось. А обрекать сам отъезд на массовые проводы – этого я даже представить не хотел! А если бы даже и захотел, то не смог бы. Поэтому, как только я получил расчёт, то сразу же, не заходя в свою бывшую квартиру, поехал на вокзал, где меня ждал мой чемодан, который я отвёз туда накануне вечером.

Короче, действовал «аки тать в нощи». Билет я взял до Москвы. Осмотрюсь там, придумаю, куда двигаться дальше. А поскольку вокзал был далековато от шахты, то знакомых я там не встретил и, устроившись в тёмном уголке зала ожидания, стал ожидать свой поезд. Никогда в жизни у меня не было такого тяжёлого расставания. Само по себе, даже фраза «расстаёмся навсегда» несёт в себе некую обречённость. Правда, никакого уныния не было и в помине. Было только подтверждение решения: так надо. Вот объявили посадку. Я подхватил свой чемодан, вышел на перрон, вошёл в вагон, отыскал своё место и удобно устроился возле окна.

Пассажиров в вагоне было немного, а в купе я был совершенно один. Поезд стоял недолго и быстро тронулся в путь, который здесь, в горах, изобиловал уклонами, закруглениями, поворотами, отчего скорость была невелика. Дорога сопровождалась постоянными толчками, лязгом буферов, скрипом колёс об рельсы. Всё это мешало мне думать, что было весьма кстати, так как думать ни о чём не хотелось. Сказать последнее «прощай, Урал» было ещё довольно рано – пока я ещё находился в самом его чреве. Пассажиры, хотя и немногочисленные, уже почувствовали свободу, а за свободу всегда нелишне, не грешно поднять стаканчик!

Поезд, в котором я ехал, был как бы местный и шёл только до Узловой станции. Но мой вагон прицеплялся к составу поезда, который шёл уже до Москвы, так что пересадка мне не грозила. Я мог спокойно на несколько суток располагаться как дома. Несколько раз меня приглашали присоединиться к образовавшейся компании, и с каждым разом всё настойчивее. Но узнав, что они едут только до Узловой, а некоторые чуть дальше, я игнорировал их приглашения, оберегая свою независимость тем, что мне ехать до Москвы. А это значит, что они мне не ровня. К тому же (что редко со мной бывало) мне не хотелось ни пить, ни есть. От нечего делать стали складываться пошленькие стихи: