Книга Принцип Полины - Дидье ван Ковелер

Я хотел сесть, но она удержала меня, положив руки мне на плечи, и легла сверху. Раскладная кровать протестующе заскрипела всеми сочленениями. Я нежно обнял ее за талию, поцеловал груди, касавшиеся моего лица. Ее пальцы с лихорадочной точностью расстегивали пуговицы моей пижамы. Вдруг она увернулась от моих губ, отпрянула. Тихо прошептала:

– Нет, Куинси. Я не могу с ним так поступить. И с вами тоже.

Лично я не имел ничего против, но предпочел оставить свои доводы при себе. Она ушла. Я уже урезонивал себя, смирившись, готовый списать свое возбуждение в убытки. Но Полина вернулась с косметичкой в руке. Она зажгла надо мной лампу. Сощурившись, я не спеша рассматривал ее тело. Тонкость, округлости, мелкие несовершенства, делавшие более человечной ее глянцевую красоту. Она попросила меня закрыть глаза. Я сказал себе, что ей нужно смотреть на меня, чтобы не накладывался образ Максима, но не хочется видеть себя в глазах другого мужчины. Однако дело было не в этом. Я почувствовал влажное облачко.

– Можете открыть глаза.

Я осторожно поднял веки. В руке у нее был маленький спрей, который она достала из своей косметички. Она опрыскала меня геранью, чтобы нейтрализовать ветивер. Чтобы мы чувствовали только ее запах.

Вытянув руку, я достал из кармана один из презервативов, на которых даже не удосужился посмотреть срок годности. Спросил:

– Погасить свет?

– Как хочешь.

Я оставил лампу зажженной, и мы любили друг друга, как будто были одни в целом свете. Полина закрыла глаза и ласкала себя, используя меня скорее как… инструмент, как прибор, этакий вибратор во плоти, но пика наслаждения мы достигли одновременно, приглушив крик ладонями.

– Прости, – прошептала она, упав мне на грудь.

Я сказал «спасибо». Она ответила «не за что». И мы замолчали, сплетенные, неподвижные, переводя дыхание под гул электрических конвекторов.

– Я не занималась любовью уже год, с тех пор как он в тюрьме.

В ее тоне не было ни сожаления, ни оправдания – просто констатация. Я поддержал разговор в том же регистре, только прозвучал чуть более жалко:

– А у меня нет даже такой весомой причины. Мои эпизодические случки с Самирой, коллегой по работе, – она иногда помогала мне проверять на прочность ковровые покрытия, которые мы настилали, – вполне можно было обойти молчанием. Она держала меня за спарринг-партнера, чтобы не скучать между романами.

– Уже год, – повторила Полина безжизненным голосом.

– Это только предварительное заключение…

Я тоже почувствовал, как сильно это смягчающее обстоятельство отягощает будущее.

– Я не могу жить без него.

– Я понимаю.

Из деликатности я отодвинулся от нее. Тем же тоном она продолжала:

– Это я твержу себе уже целый год. Я прекрасно знаю, что это неправда. Но это доказательство любви. Смысл жизни. Мне так необходимо давать ему доказательства. Иначе он погибнет.

Я почувствовал ком в горле и с трудом спросил:

– Я тоже… тоже доказательство?

– Да. Он хотел, чтобы я взяла тебя в любовники, и я взяла. Потому и сказала «прости». И еще потому, что… это не с тобой я занималась любовью. И не с ним. Просто с собой. Ты сердишься?

– Конечно, нет…

Я не лукавил. Я впервые испытал чувство, будто отделяешься от своего тела, воспаряешь вместе с женщиной и сливаешься со всем, что есть доброго и прекрасного в этом мире. Безграничное счастье вместо неизбежного «ну и зачем это было?» после мимолетных интрижек, которые всего лишь помогали выносить затянувшееся воздержание. Я ощутил гармонию, непреходящее ликование и немедленное желание начать снова. Отсюда и некоторое послевкусие досады от осознания, что это чувство слияния было односторонним.

– Это очень важно – запахи, – сказала она через некоторое время без видимой связи.

Я молчал: пусть развивает тему. Уж лучше, в конце концов, витать в эмпиреях общих мест, чем вязнуть в неловких толкованиях того, что произошло между нами.

– Это так много говорит о человеке. «Ветивер» от Карвена – это броня, непроницаемый экран, создающий пустоту вокруг. А моя герань – это внутренний покой. Невозможный покой. Аромат несбыточной мечты.

– Как он называется?

– «Полина» от Copra. Мой дед был парфюмером в Грассе. Он создал его для меня, когда мне было восемь лет, формулу я храню до сих пор. Это он меня вырастил. Социальные службы забрали меня у матери, она кололась вусмерть, было непросто, я кочевала из одной приемной семьи в другую, никого не выносила. Дед добился опеки. Он подарил мне начало чудесной жизни, перечеркнув все остальное. Я встретила Максима, когда шла с его похорон.

Полина плавным движением вынула палочки из волос, и рассыпавшиеся пряди коснулись моего лица. Она продолжала шептать в темноте, уткнувшись подбородком в мое плечо.

– Он мыл машину президента Сонназа в Антибском порту, пока тот выступал на съезде партии «Объединение в защиту Республики». Я тогда себя не помнила. К тому же я была несовершеннолетняя – значит, снова приемные семьи. Он взял меня под крыло. Любовь с первого взгляда. Иначе и случиться не могло. У меня было полно любовников, я очень рано начала, но с ним это было еще лучше, чем любовь. Друг на всю жизнь… Дружба-страсть.

Она длинно вздохнула, придавив мои ребра.

– Сонназ нам помог, похлопотал в социальных службах. В нем есть и хорошее. Мой вирус информатики – это я от него подцепила. В девяносто первом у него был один из первых пауэрбуков во Франции. Но мне бы так хотелось, чтобы Максим вырвался из-под его влияния. Так хотелось сделать его взрослее, осторожнее… тогда он не сидел бы сейчас. Но я люблю его таким, какой он есть. Человека не изменишь, изменить можно только его запах. Со мной он перешел с «Eau Sauvage» на «Ветивер». От жажды жизни к лесному уединению.

– А от меня, до него, чем пахло?

Она приподнялась на локте:

– Неудачей. Прости за прямоту «Мон-Сен-Мишель амбре отантик» не дышит соблазном, эго, жизненным успехом. Только отрадой детства. Укрыться в его запахе, забраться на сеновал и уснуть.

Она снова легла на меня. Не знаю, от проницательности ли, от нежности в ее голосе, глаза мои увлажнились. Пожалеть себя я всегда любил, но ни одна женщина не заставляла меня плакать. Я спросил едва слышно:

– Я имею право в тебя влюбиться?

Ответ сорвался с ее губ, спонтанный, почти радостный:

– Да, конечно. Но только через Максима.

Когда он станет твоим персонажем, оживет под твоим пером, будет говорить, выражать чувства ко мне… Тут у тебя достаточно материала, так мне кажется. Достаточно, чтобы быть верным.

Я молчал, и тишина наполнила это слово смыслом. Все мое будущее, быть может, менялось сейчас, но я не видел дальше прикосновения ее кожи. Лежать бы всю жизнь на шаткой раскладушке, переплетясь навеки на шестидесяти сантиметрах в ширину…