Книга Руфь - Элизабет Гаскелл

Между ними было меньше десяти, нет, даже меньше пяти ярдов. Они тотчас узнали друг друга. Более того, миссис Мейсон ясно разглядела своими проницательными крысиными глазками, как именно Руфь стояла с молодым человеком, который только что отошел от нее: ее рука лежала на его руке, а другую руку он нежно положил сверху.

Миссис Мейсон не было дела до тех искушений, которым подвергались девушки, доверенные ей в качестве учениц. Но едва эти искушения сказывались на их поведении, как она становилась неумолима — это значило, по ее мнению, поддерживать «репутацию заведения». Лучше бы она, согласно духу христианства, старалась сохранить репутацию своих девушек нежной бдительностью и материнской заботой.

В этот вечер миссис Мейсон была еще вдобавок сильно раздражена. Брат повез ее кружным путем через Хенбери, чтобы по дороге рассказать ей о дурном поведении ее старшого сына, приказчика в суконной лавке в соседнем городке. Легкомыслие молодого человека взбесило миссис Мейсон, но она не захотела направить свое негодование на того, кто его заслужил, — на своего беспутного любимца. И вот в минуту страшного гнева (потому что брат справедливо защищал хозяина и товарищей сына от ее нападок) она и увидела Руфь с любовником, далеко от дома, поздним вечером. Миссис Мейсон вскипела от гнева.

— Пожалуйте сюда, мисс Хилтон! — вскричала она резко, а затем, понизив голос, со сосредоточенной яростью так обратилась к дрожащей преступнице: — Чтобы духа вашего не было в моем доме после этого! Я видела вас и вашего ухажера. Я не потерплю пятен на репутации своих учениц. Ни слова, с меня довольно того, что я видела! Завтра я обо всем напишу вашему опекуну.

Лошадь нетерпеливо рванулась вперед, а Руфь осталась на месте, ошеломленная, бледная, как будто молния разверзла землю у нее под ногами. Она почувствовала такую страшную слабость, что не смогла удержаться на ногах. Пошатнувшись, она упала на песок и закрыла лицо руками.

— Милая Руфь, что с вами? Вы больны? Отвечайте же мне, мой друг! Милая, милая, скажите мне хоть слово!

Как нежно звучали эти слова после только что услышанных…

Руфь горько заплакала:

— Видели вы ее, слышали, что она сказала?

— Ее? Кого, моя милая? Не рыдайте так страшно, Руфь, а лучше скажите мне, в чем дело. Кто здесь был? Кто довел вас до слез?

— Миссис Мейсон.

За этими словами последовали новые рыдания.

— Не может быть, хорошо ли вы разглядели? Ведь не прошло и пяти минут, как я оставил вас.

— Отлично разглядела, сэр. Она ужасно рассердилась и сказала, чтобы духу моего не было у нее в доме. О господи, что же мне делать?

Бедному ребенку казалось, что слова миссис Мейсон составляют непреложный приговор и что для нее теперь закрыты все двери. Руфь увидела, как дурно поступила, только теперь, когда уже было слишком поздно исправить ошибку. Она вспомнила, как строго выговаривала ей миссис Мейсон за все невольные проступки. Теперь же, когда она действительно повела себя дурно, страшные последствия заставляли всю ее сжиматься. Слезы мешали ей разглядеть (да если бы она и разглядела, то не в состоянии была бы понять) перемену, происшедшую в лице мистера Беллингама, безмолвно наблюдавшего за ней. Он так долго не произносил ни слова, что даже Руфь, несмотря на все свое горе, начала удивляться этому молчанию. Ей так хотелось опять услышать его утешения.

— Какая неприятность… — произнес он наконец и замолчал, а потом повторил: — Какая неприятность… Видите ли, мне не хотелось говорить об этом с вами прежде, но у меня есть дела, которые заставляют меня завтра же уехать в город, то есть в Лондон. И я даже не знаю, когда вернусь.

— В Лондон? — вскричала Руфь. — Так вы уезжаете? О мистер Беллингам! — И она снова залилась слезами, дав полную волю своему горю, которое поглотило даже ужас, внушаемый гневом миссис Мейсон.

В эту минуту ей казалось, что она смогла бы перенести все, кроме его отъезда. Но она не сказала больше ни слова. Прошло минуты две или три, и мистер Беллингам снова заговорил, но не обычным своим веселым и беззаботным тоном, а как-то принужденно, с видимым волнением:

— Я не могу решиться оставить вас, моя дорогая Руфь, да еще в такой ситуации. Я положительно не знаю, куда вам обратиться теперь. По всему, что вы мне рассказывали о миссис Мейсон, видно, что она едва ли смягчится.

Руфь ничего не отвечала, и только слезы тихо и беспрестанно катились у нее из глаз. Гнев миссис Мейсон уже казался ей чем-то далеким, теперь она могла думать только о его отъезде. Он продолжал:

— Руфь, поедем со мной в Лондон! Милая моя, я не могу оставить тебя здесь без пристанища. Мне и без того нелегко разлучаться с тобой, а теперь ты еще и оказалась беспомощной и бесприютной — нет, это невозможно! Поедем со мной! Любимая, доверься мне!

Руфь все еще молчала. Вспомните, как она была молода и невинна, вспомните, что у нее не было матери! Теперь для нее счастье заключалось только в том, чтобы быть с мистером Беллингамом. Какое ей дело до будущего? Он позаботится, он все устроит. Будущее виделось ей в золотистом тумане, который она и не желала развеивать. Но если он — ее солнце — исчезнет, этот золотистый туман превратится в густой тяжелый мрак, недоступный лучу надежды. Мистер Беллингам взял ее за руку:

— Неужели ты не решишься поехать со мной? Так, значит, ты меня не любишь, если не веришь мне? О Руфь, неужели ты мне не веришь?

Она уже не плакала, а только всхлипывала.

— Нет, это невозможно, моя милая! Мне слишком тяжело смотреть на твое горе. Но еще тяжелее мне видеть, что ты ко мне равнодушна, что тебе и дела нет до нашей разлуки.

Он выпустил ее руку. Она снова зарыдала.

— Может быть, мне придется отправиться в Париж, к моей матери. Не знаю, когда я снова тебя увижу. О Руфь! — вскричал он вдруг страстно. — Так ты меня нисколько не любишь?!

Руфь ответила что-то очень тихо, так тихо, что он не мог ее расслышать, хотя и нагнулся к ней. Он снова взял ее за руку:

— Что ты сказала, моя милая? Что ты меня любишь? Да? О да! Я это чувствую по тому, как дрожит эта маленькая ручка. Так ты не отпустишь меня одного, в горе, в беспокойстве о тебе? Ведь тебе не остается другого выбора: у моей бедной девочки нет друзей, которые приютили бы ее. Я сейчас вернусь с экипажем. Каким счастливым ты делаешь меня своим молчанием, о Руфь!

— Ну что мне делать?! — вскричала Руфь. — Мистер Беллингам, вы должны бы помочь мне, а вы все больше и больше запутываете меня.

— Я вас запутываю, дорогая Руфь? Мне все кажется очень просто. Вникните хорошенько! Вы сирота и в целом мире можете рассчитывать на любовь только одного человека, бедное дитя мое! Вас отвергло единственное существо, от которого вы могли ждать внимания, — эта грубая, жестокая, неумолимая женщина. Что же теперь для вас естественнее, а значит, и справедливее, чем обратиться к человеку, который горячо любит вас, который готов пойти за вас в огонь и в воду, который защитит вас от всякого зла? Конечно, если вы, как я начинаю подозревать, совершенно холодны к нему, так об этом не может быть и речи. В таком случае, Руфь, если вы ничего ко мне не чувствуете, то нам лучше всего теперь же расстаться. Я сейчас уйду от вас. Лучше мне уйти от вас, если вы ничего ко мне не чувствуете.