Книга Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн

А вот внутреннее убранство, то, что скрыто от глаз широкой публики, — это совсем иное дело. Для cortile — внутреннего дворика — Козимо заказал Донателло бронзовую статую библейского Давида — она произведет впечатление на любого, кто удостоится приглашения во дворец Медичи. Выбирая именно эту фигуру, Козимо продемонстрировал свойственную ему чуткость: юный Давид, победитель гиганта Голиафа, для флорентийцев был символом самого города — в их глазах он воплощает торжество справедливости над тиранией, является манифестацией святых республиканских ценностей. Со стороны Козимо это было молчаливой декларацией того, что Медичи, как всегда, стоят на стороне popolo minuto, что главное для них — интересы народа. Выбор героя представлял собой также скрытое предупреждение продолжающей набирать силу олигархии: вот так именно Медичи смотрят на самих себя и свою историческую роль — роль защитников справедливого республиканского правления против всех тех, кто на него покушается. Донателло родился во Флоренции около сорока пяти лет назад, будучи, таким образом, немного старше Козимо, с которым его свяжет многолетняя дружба. Его отец был чесальщиком шерсти — участником бунта чомпи. Многостороннее изучение античных образцов позволило Донателло усвоить многие гуманистические художественные идеалы древности, хотя сам он гуманистом-интеллектуалом не был. Он вел необычно простой для известного флорентийского художника образ жизни, достояние его сводилось практически к резцу и другим инструментам скульптора. Весьма вероятно, что именно Донателло, вместе с иными гуманистами-друзьями Козимо, убедил его заняться коллекционированием предметов старины, многие из которых он самолично для него реставрировал. Примерно в это время Козимо заказал ему бронзовый бюст Контессины — очередное свидетельство любви к жене и ее влияния на свои вкусы. Ранние работы Донателло славятся своим художественным реализмом, но позднее этот реализм начал приобретать новые, внутренние, измерения, превосходя обыкновенное правдоподобие. Выдающимся примером этого и является фигура Давида, которую он изваял для внутреннего дворика палаццо Медичи и которая во многих отношениях проложила новые пути скульптуре. Начать с того, что она стала первой, в натуральную величину, бронзовой статуей со времен классики, хотя и следует отметить, что Донателло совершенно видоизменил античную технику. Уходя от классического совершенства форм, Донателло в своем «Давиде» демонстрирует в высшей степени современную экспрессию: эти формы насыщены безошибочно новой внутренней человечностью, недаром нервная обнаженная фигура в шляпе, из-под которой выбиваются локоны, с левой рукой на бедре, правой, удерживающей большой меч, предстает в непринужденной, менее всего воинственной позе. Давид Донателло упоен своей мужской красотой, он недвусмысленно выражает субъективную правду своего создателя, а именно его гомосексуальность. Но в скульптуре заключено нечто гораздо большее, чем только запретное сексуальное влечение, и то обстоятельство, что Козимо принял работу, весьма многое говорит о его вкусах и понимании искусства (то же самое можно сказать и обо всей семье). Новому гуманизму предстоит нарушить условности средневековой религиозности и превозмочь сексуальные запреты; он увидит красоту прежде всего как физическую красоту человека, а не просто как отражение возвышенной духовности. При этом одним из интеллектуальных центров нового гуманизма во Флоренции оставался монастырь Санта-Мария дельи Анджели — месторасположение школы, где некогда учился Козимо. Здесь он познакомится с такими людьми, как монах Амброджио Травесари — незаурядный ученый, который по его заказу переведет на итальянский редкие манускрипты с греческого, латыни и иврита. Другие интеллектуалы сочетали профессиональные занятия с занятиями литературой: среди них был поэт и общественный деятель Никколо Тинуччи, завоевавший равную известность в той и другой области (он держал Козимо в курсе всех намечаемых поворотов в политике власть предержащих). Круг ученых и гуманистов, находившихся под патронажем Медичи, все более расширялся, вовлекая в себя уже не только художников, но и мыслителей.

Положим, прогрессивные идеи с неизбежностью вызывали консервативную реакцию, ибо новый гуманизм далеко не всем был по душе. Так, Ринальдо дельи Альбицци, надменный предводитель партии старых олигархов, презирал это современное течение, видя в нем подрыв основ и покушение на религиозные ценности. Пусть даже его поддерживают многие священники и прелаты. Новая налоговая система — опись имущества, — автором которой считался отец Козимо, все сильнее била по материальным интересам старых семей, и они были преисполнены решимости уронить ее привлекательность в глазах людей. Преследуя эту цель, олигархи заговорили о том, что применять ее следует не только во Флоренции, но и в других городах Тосканы, находящихся под флорентийским владычеством, хотя вообще-то у них было право самостоятельно решать свои налоговые проблемы, лишь платили бы сколько положено в казначейство Флоренции. Когда городские власти объявили, что отныне практика описи распространяется на всех, это вызвало всеобщее возмущение, а в Вольтерре даже вспыхнул бунт, который пришлось подавлять силами флорентийского ополчения.

Некогда старые олигархические семьи, по сути, развязали бесконечно и безнадежно тянувшуюся войну против Милана, которая и вынудила введение новой налоговой системы. Тем не менее сейчас они увидели для себя возможность предстать едва ли не в героическом свете. Независимый город Лукка, находившийся примерно в сорока милях к западу от Флоренции, изменнически перешел на сторону Милана, поставив, таким образом, под угрозу выход Флоренции к пизанскому морскому порту. Ринальдо дельи Альбицци и другие видные семьи начали будоражить в народе враждебные чувства против Лукки и вполне в этом преуспели — если победоносная Флоренция воспользуется военными трофеями, ослабеет налоговое бремя.

Медичи оказались в ловушке. Козимо был против войны — Флоренции она нужна меньше всего. Но когда его пригласили войти в состав Комитета десяти — орган, созданный для руководства военными действиями, Козимо решил, что его патриотический долг состоит в том, чтобы, пренебрегая собственными чувствами, принять предложение и продемонстрировать таким образом поддержку войне. Его кузен Аверардо де Медичи, человек куда более импульсивный, и вовсе ни в чем не сомневался и возглавил военный отряд в Пизе. Так Медичи вынужденно оказались в лагере войны, вместе с правящей олигархией.

В 1430 году флорентийская армия под командованием Ринальдо дельи Альбицци выступила в сторону Лукки, которая немедленно обратилась за поддержкой к Милану. Изначальные сомнения Козимо относительно целесообразности войны с Луккой только укрепились, когда правитель Милана направил на защиту Лукки наемников во главе со своим лучшим молодым кондотьером Франческо Сфорца. Флорентийские войска, ставшие было лагерем близ Лукки, вынуждены были вскоре осуществить тактическое отступление перед лицом испытанных в сражениях наемников Сфорцы, после чего последний вошел в город, сместил местного правителя-тирана и установил республиканскую власть. Флоренции, всегда гордившейся своими республиканскими традициями, трудно было теперь выступать против Лукки, Комитет десяти пребывал в растерянности, синьория — тоже: оказалось, что Комитет руководит военными действиями в высшей степени неэффективно. В конце концов флорентийцы решили, что лучше всего будет подкупить Сфорцу, вынудив его оставить Лукку за 50 000 флоринов. Наемники есть наемники. Они с готовностью приняли плату и предоставили прежним, не столь щедрым плательщикам из Милана самим решать свои проблемы. Козимо, человек в финансовых вопросах расчетливый, был совершенно потрясен таким решением, он писал, что «это пустая трата денег, Сфорца, так или иначе, оставит Лукку, поскольку в его отрядах распространилась чума и ему существенно не хватает продовольствия». Аверардо де Медичи смотрел на дело иначе, он выразил свою поддержку Ринальдо дельи Альбицци — при том что в письмах заверял Козимо в своей лояльности.