Книга Виолончелистка - Михаэль Крюгер

В отчаянии, истоки которого следовало искать отнюдь не в моей неуверенности или же некомпетентности, я ухватился за одну из немногих книг, которые еще можно было отыскать в занавешенной комнате, к произведениям Шёнберга и, захлебываясь от волнения, подняв руку, дабы утихомирить все насмешливые шепотки, зачитал предисловие автора к «Шести мелочам»: «Эти произведения доступны лишь тому, кто не побрезгует уверовать в то, что звуки передают только то, что иным способом передать невозможно. Противостоять критике шансов у них не больше и не меньше, чем у упомянутой веры, как и вообще у любой веры. Если вера сдвигает горы, то неверие не допускает факта существования упомянутых гор. Против подобного бессилия любая вера ничто. А разве известно исполнителю, как сыграть ту или иную вещь, а слушателю — как воспринять ее? Могут ли движимые верой исполнители и слушатели упустить из виду друг друга? А как же быть с язычниками? Огнем и мечом можно принудить их покориться, но удержать в узде можно лишь истинно верующих».

Я захлопнул книгу, да так, что всколыхнулось облако дыма трубки дядюшки Шандора, и тут же театральным жестом зашвырнул ее в угол. Теперь им всем следует крепко призадуматься. И я покинул сцену.

Миновало пять часов вечера, зарядил дождь. Я уселся на кухне у столика, уставленного мисками с лапшой. Венгры приветливо улыбались мне, тут же часть мисок была убрана, чтобы я мог возложить на столик и локти. Передо мной даже возник бокал красного вина. Где-то здесь, в этом доме, отмечалось торжество, во всяком случае, то и дело мимо сновали празднично одетые гости.

Я спокойно сидел, краем уха слыша возню на кухне и шелест дождя за распахнутым окном, но все еще не в силах избавиться от волнения, вызванного своим недавним выступлением. Странное это было настроение: смесь задиристости и беспомощности. Один вопрос вертелся у меня в голове, не давая покоя: неужели я нашел Юдит так, как вдруг увидев вещицу — несомненно, красивую вещицу, — поднимают ее и суют в карман лишь из нежелания, чтобы она просто валялась?

В моей квартире полно красивых вещиц, внешне казавшихся пылесобирателями, для меня же каждая из них преисполнена значимости. Иногда значимости этой поубавлялось настолько, что та или иная вещица спокойно могла перекочевать в мусорный ящик, другие со временем обретали еще большее значение, поднимаясь по иерархической лестнице моего внимания: они служили мне напоминанием о конкретных мгновениях моей жизни, и постепенно приоритеты внимания также менялись, причем не всегда в лучшую сторону.

В честь камешков, собранных когда-то мною на Сардинии, я однажды даже сочинил небольшую пьесу, в которой попытался подражать звукам волн, накатывавшихся на гальку. В Ганновере это произведение удостоилось публичного исполнения в большом зале, хоть тамошние музыканты явно переусердствовали по части меди, а один из критиков обратился ко мне с идеей использовать это сочинение в качестве музыки к детективному сериалу — для него, по его мнению, оно подходит куда лучше, чем для исполнения в концертных залах. (Того, что в нем была использована тема Сен-Санса, пресловутый критик, разумеется, не заметил.) Но разве можно найти человека, как находят вещь?

Или же она нежданно вошла в мою жизнь, чтобы свести меня с ума в один из тех моментов, когда рассудок уже впал в спячку или вовсе иссяк? Подобных примеров я знал множество. Моя первая жена, Хельга, повстречалась мне в один из самых мрачных периодов жизни в одном из берлинских кабаков. Когда я впервые увидел ее чуть поодаль в компании каких-то типов, во вздернутом состоянии, я понял, что непременно познакомлюсь с этой женщиной, что обязательно сойдусь с ней, невзирая ни на какие последствия. И как только я с ясностью осознал это, в баре появился один из моих знакомых. Поздоровавшись сначала со мной, он направился к столику, за которым расположилась моя будущая супруга, и тут же жестом пригласил и меня. За считанные минуты мне удалось каким-то образом сплавить прочь того, с кем она пришла, и воспользоваться ситуацией.

Вы встретились со мной, теперь действуйте! — вскричал тогда я, и не было аргумента, который смог бы убедить меня в обратном.

И тут же всю мою былую неприкаянность как рукой сняло — так избавляется от старой кожи пресмыкающееся. Три недели спустя мы поженились.

Но Юдит? Разве встречу с ней можно считать случайной?

Может, ее ко мне подослали? Мария? Неужели Мария до сих пор носилась с идеей подбросить мне свою дочь? Я был вынужден вновь отрывать в памяти полузабытую историю нашей с ней встречи — необходимо было избавить себя от беспочвенных подозрений. Потому что если на Юдит и в самом деле была возложена эта малопристойная миссия, рано или поздно она себя выдаст хотя бы по причине молодости и неискушенности. Ей не выдержать, убеждал я себя, двадцатитрехлетняя девушка, несмотря на всю энергию и кажущуюся опытность, непременно совершит промах и окажется в таком положении, из которого ей без чужой (моей) помощи никак не выпутаться. Мне придется вступить в битву с этим созданием, чтобы не пасть жертвой его чар. Так что предстояло спуститься на землю с сияющих высот собственного мнимого превосходства и бесстрашно поставить все на карту. Но на какую карту? Я страстно желал вновь увидеться с Марией, она, и только она, могла внести ясность. Если меня угораздит во второй раз втрескаться в мать Юдит, что в принципе исключать было нельзя, то дочери предстоит поднять забрало. Рассеять подозрение. Но с какой стати Юдит влюбляться в меня?

Я рассеянно мусолил пальцами напоминавшую раковинки сырую лапшу, взвешивая то один, то другой вариант подозрения — предательство или любовь? — пытаясь схематически представить эту головоломку в виде двух различных по форме кусочков теста, как в кухне появилась Юдит и вырвала меня из раздумий.

— Ага, это так ты относишься к своим гостям? Эгоист несчастный! У самого дорогого для тебя на свете человека сегодня день рождения, а ты торчишь на кухне и забавляешься с лапшой.

И тут же, обхватив мою голову руками, расцеловала меня в лоб. Естественно, все мои подозрения вмиг исчезли, все намерения о предстоявшей великой битве были тут же позабыты и отброшены. Сдавшись, я поднялся и будто заколдованный направился вслед за Юдит к заметно прибавившим в числе гостям — познакомиться с вновь прибывшими и осведомиться об их настроении и самочувствии. А лапшу я все-таки успел в буквальном смысле прикарманить и тайком поигрывал комочком теста, сунув руку в левый карман брюк.

Мы разговорились с одним престарелым врачом, другом отца Юдит по Будапешту. Он практиковал сначала в Италии, а позже в Англии, теперь же жил в Мюнхене с женой, которая была на сорок лет моложе его, и на протяжении последних лет писал мемуары.

— Наши с вами жизни весьма схожи, — торжествующе заверил он меня.

Бедняга, подумалось мне. Он пригласил меня к себе, я пообещал зайти, хотя отлично знал, что по доброй воле ни за что не стану с ним встречаться. В гости меня только силком затащить можно. Моя вторая жена обожала ходить по гостям, в результате чего второй брак превратился в череду визитов в дома импресарио, главных режиссеров, врачей, рядом со мной усаживались супруги крупных промышленников, владельцев конюшен скаковых лошадей, косметологи. Всех этих людей интересовало лишь одно — музыка, сочиненная мною для телевидения, на тех же нечастых концертах, где исполнялись мои произведения, не удосужился побывать никто из них. Вероятнее всего, людей этих интересовали лишь они сами, и все походы в оперу, на фестивали оперной музыки, на бенефисы ужасающих бездарностей из стран третьего мира предпринимались лишь затем, чтобы потом иметь возможность пригласить кого-либо к себе, либо самим оказаться в числе приглашенных к кому-либо. Многие доходили даже до того, что оповещали о своих планах газеты.