Книга Потерянный разум - Сергей Кара-Мурза

Наконец, тезис о том, что “свобода неделима”, просто нелеп. Все рассуждение теряет смысл. В любом обществе в любой исторический момент существует конкретная система неразрывно связанных “свобод и запретов”, и система эта очень подвижна. Более того, в истории ХХ века мы в разных обличьях видели общую закономерность: освобождение неминуемо сопряжено с каким-то новым угнетением. Как сказал Блок,

И если лик свободы явлен,

То прежде явлен лик змеи...

М.Фуко высказал очевидную вещь, которая начиная с Канта на все лады обсуждалась множеством философов: «Антиномия права и порядка лежит в основе современной политической рациональности». Свобода (право) и порядок (принуждение) находятся в неразрывной диалектической связи. Иными словами, свобода — очень широкая категория, которая в реальности представлена динамической системой множества “делимых” свобод, которые в то же время выворачиваются в “несвободы” как само условие существования свобод. И в ходе развития общества как раз то одна, то иная свобода ставятся под вопрос, а затем и подавляются, давая место новым свободам. Сам же Кант, стараясь кратко объяснить суть Просвещения как обретения человечеством совершеннолетия и свободы разума, дал такую формулу: «Повинуйтесь, и Вы сможете рассуждать сколько угодно». В сознании наших интеллектуалов, похоже, произошел откат к безответственному отрочеству в обеих частях формулы — они отвергают повиновение и одновременно отказываются рассуждать.

Другой оратор, философ Э.Я.Баталов, на том круглом столе тоже подтверждает неделимость и абсолютный характер свободы: “Нет свободы американской, китайской, русской или французской. Свобода едина по природе и сути, хотя продвинуться по пути свободы то или иное общество или индивид могут на неодинаковую глубину… Или она есть как сущность, или же ее нет совсем”.

Ну разве можно считать это тоталитарное, манихейское суждение разумным! Ведь оно ликвидирует всякую основу для рационального представления проблемы и рационального поведения. Если следовать этой логике, то или свобода есть и она есть вся целиком, так что и говорить не о чем — “или же ее нет совсем”, так что тоже говорить не о чем.

Явно несуразно и утверждение, будто “свобода едина по природе и сути”, независимо от места и времени. Даже непонятно, как такое могло придти в голову образованному человеку. Ведь это противоречит очевидности! Представление о свободе, а значит, и ее облик, есть продукт культуры, “по природе и сути” этот продукт изменяется со временем, иногда очень быстро, даже в лоне одной культуры, не говоря уж о разных обществах и цивилизациях. Индейцы не могли приспособиться к ограничениям их свободы передвижения и потому не годились для работы на плантациях, просто умирали. А африканцы с их навыками жизни в деревенской общине и пластичной психикой смогли жить, иметь потомство и интенсивно работать в тяжелых условиях рабства — и миллионы их были насильно завезены в США.

Возьмите любой класс свобод, и сразу видны различия в их толковании в разных культурах. Вот, например, свобода слова. Гоголь говорит: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку… Опасно шутить писателю со словом. Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших!»Здесь свобода слова определена ответственностью — «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». А вот формула культуры общества свободных индивидов, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Можно ли сказать, что «нет свободы русской или французской»? Нет, это было бы глупо.

Это же касается и других классов свободы. Неужели не читали наши философы одного из последних стихотворений Пушкина — «Недорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова»? Ведь это почти философский трактат. Н.Бердяев, этот «философ свободы», уделяет много места тому представлению о свободе, которое сложилось в русской культуре. Он подчеркивает, что эту свободу русский народ “никогда не уступит ни за какие блага мира”, не предпочтет “внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним», и что речь идет именно о свободе, а не о «дикости», «анархии» и «воле», о которых так любили говорить во времена перестройки.

О какой же свободе речь? Бердяев пишет: «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства… Россия — страна бытовой свободы, неведомой народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей… Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей”.

А как обстояло дело с «бытовой свободой» на Западе, в историческом разрезе? Вот, например, под каким надзором жили французы. После 1680 г. каждый человек старше семи лет мог потребить в год 7 фунтов соли — но только для варки пищи. На другие цели использовать соль запрещалось — для этого на особом складе надо было покупать другую соль, получать на нее справку и при первом требовании предъявлять ее соляным инспекторам. Если приставы находили, что какой-то крестьянин засолил на зиму сало или свинину солью из положенных 7 фунтов, мясо конфисковывалось, а на хозяина налагался огромный штраф в 300 ливров. И эти приставы постоянно шныряли по домам, открывали бочонки с солониной и измеряли крепость рассола, пробовали соль в солонке и арестовывали хозяев. Надо думать, отвязаться от них без мзды было непросто.

Таким образом, свобода, как одна из «исторически своеобразных форм нашего отношения к вещам, к другим людям и к самим себе», обладает большим разнообразием и по-разному воплощается в разное время в разных культурах. Более того, разные воплощения свободы в одном месте и в один и тот же момент могут находиться в противоречии, причем нередко неразрешимом, трагическом. Даже не верится, что целый синклит ведущих философов Москвы, который собрался за этим столом, мог не видеть такой элементарной вещи — но ведь он благосклонно поддакивал Л.С.Мамуту и другим корифеям, которые несли аналогичную чушь.

Дело в том, что интеллигенция мечтала о свободе червяка, не ограниченного никаким скелетом. Она отошла от рациональности Просвещения, которая, по выражению М.Фуко, есть «терпеливый труд, оформляющий нетерпение свободы». В статье “Патология цивилизации и свобода культуры” (1974) Конрад Лоренц писал: “Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может”.

Скептицизм людей в отношении всей этой “свободы без берегов” вызывал у архитекторов перестройки очень болезненную реакцию. Они клеймили консерватизм рассудительной части общества, выходя при этом за рамки разумного. М.С.Горбачев применил такую логику: “Когда ты десятилетия живешь в таком обществе, то возникают определенные стереотипы, привычки, создается своя особая культура (если это можно назвать культурой — может быть, это антикультура), свои правила и даже традиции. Участью общества была боязнь перемен. Для многих стала характерной неприязнь к новым формам жизни, к свободе”.