Книга 1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

На пепелище…

Однако в ближайшей перспективе Россия источником «пушечного мяса» стать не могла, и по причинам вполне понятным.

Наследство, оставленное Иваном Грозным, было ужасным. Про разорение деревни мы уже говорили. Что касается города, то, например, в Устюжне-Железнопольской в 1567 г. 40 лавок принадлежало «лутчим» людям, 40 – «середним» и 44 – «молодшим» (очевидно, разделение имело место по степени состоятельности владельцев), в 1597 году (т. е. через 13 лет после смерти Грозного, когда страна, как мы далее увидим, несколько оправилась после опричного погрома и стабилизировалась), «лутчих» торговцев в этом городе не оставалось вовсе, а «середних» было меньше десяти[113].

Упадок наблюдался и в масштабах торговых оборотов. Так, воска раньше вывозилось 50 000 пудов (800 тонн) в год, в царствование Федора – 10 000, количество вывозимого сала упало со 100 000 пудов до 3000; «очень упала» (не ясно, насколько) также торговля льном и пенькой. Только мехов после присоединения Сибири стали вывозить больше (англичанин Дж. Флетчер, посетивший Россию в 1588–1589 гг., говорит о вывозе на сумму 500 000 рублей)[114]. В это время меха, похоже, играли для России такую же роль, как углеводороды для СССР и нынешней России где-то начиная с 1973 года.

Разорение было таково, что, по свидетельству посетившего страну в 1588–1589 гг. англичанина Дж. Флетчера, «все должно было окончиться не иначе, как всеобщим восстанием»[115]. Интересно, что королева Елизавета, дорожившая отношениями с Москвой (хотя бы потому, что правитель Годунов не превратил страну в вотчину ее врагов – Габсбургов…), запретила книгу Флетчера. Да-да, в те времена (и еще сто лет потом) и в свободной Англии была цензура. А в России книга Флетчера, кстати, еще и в царствование Николая I была запрещена, и за попытку ее издать инициировавшего это издание профессора лишили кафедры в университете (1845 г.)[116].

В России прекратился процесс урбанизации, люди бежали из городов – и это при том, что в деревне в 1581 г. был отменен крестьянский переход в Юрьев день, чем положено начало закрепощению крестьян. При этом, как мы видели выше, и торговля сельскохозяйственной продукцией упала «в разы», а то и «на порядки»; надо думать, в городских отраслях экономики (ремесло и первые зачатки промышленности) ситуация была еще хуже…

Но самая серьезная перемена произошла в политической системе страны. Теперь – и на долгие века – переплелись в России европейский монарший абсолютизм с азиатским деспотизмом.

Здесь необходима расшифровка этих понятий. Европейский абсолютизм представлял собой неограниченную политически власть монарха, однако при этом частная собственность оставалась неотчуждаемой, «в распоряжении своим имуществом подданные так же суверенны, как государи в распоряжении страной», поэтому, например, обложение налогами подданных без их согласия приравнивается к грабежу (Жан Боден).

Далее, в абсолютных монархиях имела место наследственная аристократия и другие привилегированные сословия, и даже самые абсолютные из абсолютных монархов эти привилегии нарушать не решались[117]. И из аристократии постепенно вырастала демократия: борясь с абсолютизмом монархов, первая, сама того не желая, расчищала дорогу второй.

В деспотиях же восточного типа ничего этого не было – ни аристократии, ни других привилегированных сословий, ни экономических ограничений власти (право подданных на собственность в условиях господства «власти-собственности» не соблюдалось), ни финансовых (для европейских стран характерно такое понятие, как «дефицит бюджета», в азиатских деспотиях никакого дефицита не бывает – просто потому, что восточное государство берет с подданных налогов не «сколько положено», а сколько ему, государству, надо; но об этом мы еще скажем).

Так вот, по мнению А.Л. Янова, российское царское самодержавие начиная с Ивана Грозного представляло собой нечто среднее между этими двумя понятиями, сближаясь то с европейским абсолютизмом (например, при Екатерине II), то с азиатским деспотизмом (первый раз – при самом Иване Грозном), но не становясь ни тем, ни другим[118].

Впрочем, как раз то, что в России после Ивана Грозного возобладали такие тенденции, Габсбургов и могло соблазнить. Невзирая на внутренние трудности, будет такая страна драть с подданных «сколько надо» на нужные Габсбургам войны в Европе и Азии. А поскольку принципа «с кем поведешься, от того и наберешься» никто не отменял, то и империя Габсбургов могла многого «набраться» у «очингисханенной» Грозным Московии. Призрак новой «державы Аттилы от Рейна и до Сибири» (плюс Испания…) встал над Европой.

Борис Годунов – далеко не подарок, конечно, мы еще не раз и не два об этом будем говорить, но за одно то, что он уничтожил завещание помешанного на «третьеримском синдроме» тирана и помешал таким образом соединить Россию с Империей Габсбургов, а кроме того, снова, как в «доопричные» времена, начал дружить с протестантскими странами, ему надо поставить памятник. И не только нам, россиянам, но и западноевропейцам…

Правитель

Итак, надежды эрцгерцога Эрнеста на царский трон были похоронены, и двадцатилетие 1584–1605 гг. стало временем Бориса Годунова – царского шурина, который сосредоточил в своих руках реальную власть при неспособном царе Федоре. 7 января 1598 г., так и не оставив наследника, последний умер. После этого Борис Годунов решил стать верховным правителем страны и формально.

Был собран Земский собор для выборов нового царя, однако на первом же заседании Собора 17 февраля 1598 г., не дав даже начаться прениям, не допустив выборных ни рассуждать, ни спорить (по крайней мере, реальным или потенциальным недоброжелателям Бориса и говорить не дали…), патриарх Иов (патриаршество было введено стараниями того же Годунова в 1589 г.) заявил, что «у патриарха, у всего духовенства, у бояр, дворян, приказных и служилых людей и у всех православных христиан – одна мысль»: надо бить челом Борису Годунову идти на царство и не хотеть иного государя. Вскоре патриарх объявил, что «кто захочет искать иного государя, кроме Бориса Федоровича, того предадут проклятию и отдадут на кару градскому суду». После такого заявления никто не посмел и заикнуться против воли патриарха.

Иов назначил три дня для поста и молитв с тем, чтобы на четвертый день, 20 февраля, двинуться «всенародным множеством» в Новодевичий монастырь, где Годунов в это время пребывал у сестры, вдовствующей царицы Ирины.