Книга Скоро тридцать - Майк Гейл

— Мэттью Бэдфорд!

— Гершвин Палмер!

— Ах ты поросенок!

— Ах ты лысый хрен!

Это было наше стандартное приветствие, которое мы не могли произносить без смеха. У Гершвина не было причин считать меня толстым, потому что до этого мне было еще далеко, хоть я и несколько потерял форму в силу разных обстоятельств, и точно так же сам он, несмотря на залысины на висках, был еще далек от того момента, когда ему понадобится парик.

Я позвонил Гершвину на работу, чтобы сообщить о своем приезде, и он настоял на том, чтобы я приехал в центр и мы вместе пообедали. Увидев друг друга, мы почти (но не совсем) обнялись и долго хохотали, чтобы не показать, как мы рады видеть друг друга. Последний раз я виделся с Гершвином около года назад, когда прилетал по делам в Лондон и заезжал в Бирмингем повидать родителей. Я провел тогда в Бирмингеме меньше двух дней, но все-таки выкроил время для встречи с Гершвином. С тех пор мы иногда переписывались по электронной почте или посылали друг другу открытки, но не состояли в регулярной переписке. Правда, это не играло никакой роли: иногда дружба остается крепкой, как бы мало внимания ей ни уделяли, и у нас с Гершвином был как раз такой случай.

Мы оба отступили назад, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Гершвин был одет в темно-серый костюм, белую рубашку и темно-синий галстук. Он выглядел абсолютно так, как должен выглядеть менеджер среднего звена, кем он и был на самом деле. Но я знал, что в глубине души Гершвин все еще оставался тем же самым шутником Гершвином, который мог пить пиво через нос, знал все слова дурацкой песни группы «Бостон» «Больше, чем чувство» и готовил лучшие в мире бутерброды с яйцом и беконом. Я сразу почувствовал облегчение. «Если те, с кем я вместе вырос, в порядке, значит, и со мной все будет в порядке», — подумал я. И глядя на Гершвина и убеждаясь, что руки, ноги и голова у него на месте, я понимал, что и у меня все должно быть нормально.

Когда мы вышли на улицу, было холодно и моросил дождь. По предложению Гершвина мы отправились в одну из новых кофеен, которые в последние пару лет росли как грибы.

Двигаясь по Корпорэйшн-стрит в сторону Нью-стрит, мы с Гершвином разговаривали о музыке и футболе, оставив на потом вопросы вроде «Ну и как твои дела?» Когда это «потом» настало, я спешно начал задавать Гершвину вопросы, чтобы помешать ему начать расспрашивать меня. Я еще не был готов рассказать ему про нас с Элен.

— Как Зоя?

— Хорошо. Все еще работает медсестрой.

— Нравится ей?

Он повел плечами.

— Не очень. Скучает по Шарлотте. Моя мама сидит с ней днем, но… Ну, ты понимаешь: она приходит с работы и чувствует, что чего-то недодает Шарлотте, и от этого у нее комплекс вины. Ну да ладно…

— А как моя красавица — крестница? — спросил я, не позволив Гершвину задать свой вопрос, что он уже собирался сделать.

— Великолепно. Ей почти четыре — в сентябре пойдет в школу. — Он засмеялся. — Она будет скакать от радости, когда узнает, что ты приехал. Она называет тебя «папин друг Мэтт, который дарит хорошие подарки». Она уже определила свои приоритеты…

— А как работа? — перебил его я.

— Дерьмо. Мне надоело, я устал, все достало. Я только что сказал, что мне надоело? Но ты же знаешь, все ненавидят свою работу, так ведь? Тогда что толку ныть?

После этого я выяснил еще кое-какие подробности о жизни Гершвина: да, его мама и папа в порядке; да, его сестра, Андреа, тоже в порядке; нет, кошка Твити не в порядке — ее задавила машина. Я уже заподозрил, что Гершвин начинает понимать, что я использую классическую стратегию уводящих в сторону вопросов, чтобы не жаловаться на свои проблемы, как мы подошли к цели.

Хотя было еще только начало первого, в кафе уже толпилось немало народу, в основном тощие студенты, которые забредали сюда по пути из университета Астон в центр города. Все они имели нездоровый вид, как будто питались одними только сигаретами, кофе и время от времени экзаменационным стрессом. Ожидая свой кофе, мы с Гершвином поднятием бровей среагировали на появление легкомысленной красотки, убиравшей столик позади нас. Копна волос у нее на голове была стянута в хвост, который угрожал вот-вот рассыпаться, а ее отрешенная улыбка едва не вызвала у меня желание пустить слезу оттого, что такие девушки еще существуют. С чашками в руках мы прошли к высоким стульям, мудро расположенным у окна на улицу — чтобы такие, как мы, тридцатилетние мужики могли без дрожи в коленках рассматривать девушек, которым еще далеко до этой даты.

— Итак… — произнес Гершвин, доставая пачку сигарет.

— Я думал, ты бросил…

— Да, я бросил. И завтра брошу опять. Но должен же у меня быть хоть какой-то стимул к жизни? — Он рассмеялся. — Ладно, не обращай внимания на мою дурную привычку. Мяч в игре, Мэтт. Что у тебя такое произошло, о чем это ты не хочешь говорить?

Я вздохнул:

— Элен.

— Так это ты из-за этого приехал?

Я кивнул.

— Будешь здесь какое-то время?

Я снова кивнул, а потом рассказал ему кучу подробностей про наше расставание с Элен и про свою новую работу.

— Значит, пришлось понервничать? — сочувственно спросил Гершвин. — Я тебя понимаю. — Он улыбнулся. — Ну, поздравляю с новой должностью. И жаль, что так получилось с Элен. Правда жаль.

Через окно я механически рассматривал девушку, одетую в деловом стиле, которая пробежала мимо, словно опаздывая на какую-то важную встречу.

— Это была странная ситуация, — сказал я. — Все как-то не так.

Гершвин тоже посмотрел в окно.

— Мы расстались без слез, — продолжал я. — Без сожалений, без ничего.

— И вправду как-то не так, — сказал Гершвин. — Нельзя расставаться без сожалений, даже если бы вы ненавидели друг друга. Тогда расставание какое-то ненастоящее, так ведь?

— Точно, — ответил я. — Я думал точно так же.

— А что потом?

— Я передумал.

— Когда?

— В аэропорту.

Гершвин покачал головой:

— В аэропорту? Ты не мог немного потерпеть?

— Представь, я стою со своими сумками, — продолжал я, словно не слыша его фразы. — Через полторы минуты мы должны попрощаться, и тут я передумал.

— А как же новая работа?

— Я бы от нее отказался.

— Почему тогда ты здесь?

— Ну, в этом все и дело. Она-то — нет.

— Что нет?

— Слушай внимательно, — я изобразил раздражение. — Не передумала. Она не хотела, чтобы я остался.

— Она так сказала?

— Нет, но это было видно по ее лицу. Она любила меня и все такое, но она не хотела оставаться со мной. — Я сделал паузу и пожал плечами. — Не могу ее осуждать. Наверное, дело еще и в возрасте. Знаю, что семь лет — не так и много, но получается, что каждый из этих семи лет стоит двух.