Книга Настоящая любовь и прочее вранье - Уитни Гаскелл

– Что случилось? – спросила я.

Мадди вручила мне стакан охлажденного белого вина и села рядом за стол из обструганной сосны в скандинавском стиле. Меня обдало знакомым ароматом ее любимых духов «Джой»: Мадди пользовалась ими много лет. Я отметила, что выглядит она особенно худой, что обычно бесило всех ее знакомых: в отличие от большинства нормальных женщин, ищущих утешения в шоколаде, Мадди в минуты кризиса угрожающе теряет вес.

– Я никогда не чувствовала себя такой одинокой… такой нелюбимой, – начала Мадди, но, очевидно, горло у нее перехватило, и вскоре каждое слово сопровождал негромкий всхлип.

– Он сказал, что не любит меня. И никогда не любил. Сказал, мы друг другу не подходим. Я не верю, не верю… думала, он Тот Самый. Знаешь, единственный. Не могу поверить, что это происходит со мной. Как он может не любить меня? – спросила она, глядя на меня широко раскрытыми, ошеломленными небесно-голубыми глазами. – До него ни один мужчина не бросал меня. Никогда. Не знаю, что мне теперь делать.

Возможно, с моей стороны было не слишком доброжелательным посчитать, что в данном случае уязвлено не столько сердце, сколько самолюбие, эго Мадди. Ее куда больше шокировал тот факт, что Харрисон первым порвал с ней, чем то, что его больше не было в ее жизни.

Но я постаралась поскорее выбросить из головы эту оскорбительную мысль: да, до сих пор Мадди была любимицей судьбы, и иногда было трудно видеть, как легко все ей дается, тогда как моя жизнь напоминала упорную битву в дождливую ночь на раскисшем от грязи поле. Но что ни говорила она всего лишь человек и, как мы все, подвержена разочарованию и обидам.

– Я должна извиниться перед тобой, Клер, – продолжала Мадди, вертя бокал в изящных руках с длинными, тонкими пальцами. Я привычно позавидовала этим ручкам. И поскорее спрятала под стол свои: большие, почти мужские, с квадратными обрубками. – До сих пор я не понимала, что ты испытывала, когда Сойер тебя бросил. Тогда мне казалось, что ты слишком близко к сердцу приняла его уход. Только не обижайся, но Сойер был далеко не подарок.

Э… конечно, – поспешно согласилась я, не уверенная, кому следовало бы обидеться: мне или Сойеру.

– Я просто не знала, что ты чувствовала… как кошмарно бывает на душе… когда кто-то, кого ты любишь, стоит перед тобой и говорит, что не любит тебя и никогда не любил.

Снова всхлип.

– Зато теперь понимаю, почему ты все мучилась и мучилась… после того, как порвала с ним…

Я умирала от желания поскорее сменить тему о том, насколько жалкой выглядела в глазах окружающих после истории с Сойером.

– Все произошло сегодня? – осторожно поинтересовалась я.

– Несколько дней назад, – шмыгнула носом Мадди. – 11рости, что не перезвонила. Но кроме разрыва с Харрисоном на меня в понедельник еще свалилась презентация… не то чтобы она отняла так уж много времени, всего лишь последние тенденции моды у городских девчонок от тринадцати до семнадцати, типаж которых можно выразить двумя словами: полукриминальные шлюшки.

– Последняя мода? – фыркнула я. – Полагаю, все они вдохновляются Бритни.

– И дюжиной других знаменитостей, которые еще гаже. Серьезно, все, что я вижу, – это девицы с голыми животами и трусиками, вылезающими сзади из джинсов. На другом конце спектра – маленькие хиппи, исполненные решимости найти и напялить на себя самые унылые оттенки оливкового. Можешь представить, что сказала бы мама, если бы я в четырнадцать лет заявилась домой в таком виде?

Представить было трудно. Ее мать была крошечной, хрупкой японочкой, но я точно знаю, что она правила домом железной рукой, особенно там, где дело касалось Мадди.

– Так или иначе, мне пришлось почти всю ночь работать, чтобы подготовить презентацию, поэтому я и не позвонила. Конечно, я помнила о наших планах, просто…

– Ничего страшного, – пробормотала я, подумав, что сейчас не время пускаться в подробности моего бурного романа с Джеком. Не могла же я сказать: «О, прости, твоя жизнь – сплошное дерьмо, но поговорим обо мне и о том, как у меня все хорошо».

Будет несколько странно, если учесть, что Мадди – это Мадди, а я… всего лишь я.

Кроме того, я уже терзалась угрызениями совести: моя единственная подруга страдала от первого настоящего разочарования в любви, а я впервые за три года находилась не за миллион миль отсюда, за океаном, значит, мое дело… нет, мой долг – сидеть с ней, час за часом пить красное вино и есть соленое, острое, жирное, отчего я отекаю и толстею, подавать ей носовые платки и слушать рыдания и сетования о том, какой сукин сын этот Харрисон и как она тоскует без него… и все же у меня свидание, которое я не хочу пропускать.

Тем не менее у меня было несколько свободных часов и я готова была рыдать вместе с ней и питаться всяким дерьмом, но потом собиралась встретиться с Джеком.

Джек. При одной мысли о нем в голове все плыло, а сердце начинало счастливо нервно биться, а ноги подкашиваться. Понимаю, что подспудное желание бросить Мадди в беде делало меня худшей в мире подругой. Будь все наоборот, она ради меня мгновенно отказалась бы от любого свидания.

В ночь разрыва с Сойером я пришла к ней (она все еще жила на Манхэттене, но отдельно от меня), с залитым слезами лицом и опустошенной душой. В квартире присутствовал очередной бойфренд (по-моему, Джонатан, но кто может их всех запомнить?!). Она немедленно вышибла его из квартиры и повела меня в ресторанчик, где подавали жареный сыр с соусом чили, после чего проводила меня до дома и помогла уничтожить все снимки Сойера вместе с его же любимой майкой, компакт-диском «Белого Альбома» и электробритвой, которую ему приспичило купить после просмотра фильма с Джеймсом Бондом (я решила, что раз уж он отправляется за океан, все это ему больше не понадобится, поэтому я делала ему одолжение, разбивая дешевую дрянь молотком, позаимствованным у управляющего домом). А Мадди прилепила списки с требованием ни при каких обстоятельствах, не звонить Сойеру к моим телефону, холодильнику, зеркалу в ванной и ночнику.

– Ради Бога, не делай этого, только хуже будет. Звони лучше мне, и я тебя отговорю, – посоветовала она.

Кроме того, с Джеком мы познакомились недавно, и наши отношения вряд ли к чему-то приведут. Я снова напомнила себе, что возвращаюсь в Нью-Йорк, а он остается в Лондоне. И я все еще не была стопроцентно уверена, что он не охотник… даже если назначил мне свидание после того, как мы переспали. Это еще ничего не доказывало. Тем более он знал, что завтра я все равно уезжаю, и, наверное, хотел сохранить лицо и казаться в моих глазах лучше, чем есть на самом деле. Или… о Господи… может, он вообще не собирался звонить мне сегодня. Ведь я-то ему позвонить не могла. Не знала ни фамилии, ни телефона. Единственный способ связаться с ним – позвонить в его юридическую компанию и спросить, работает ли у них некий Джек. Представляю себе:

«О, я не знаю его фамилии… – с нервным смешком признаюсь я, прежде чем выслушать отрывистый ответ секретарши с клацающим британским выговором и требованием дать более подробную информацию, а затем рявкнуть на нее: – Почему бы вам не продиктовать телефоны всех адвокатов по имени Джек в возрасте от тридцати до сорока лет, которые работают у вас, а уж я возьму на себя труд им позвонить!»