Книга Сады диссидентов - Джонатан Летем

Быть может, Мирьям своим презрением смутит Розу, заставит ее отказаться от актерства? Роза замахала руками, будто старалась еще глубже залезть в печку: ни дать ни взять кит, плывущий на берег. Если бы Роза увидела свой зад с этой выигрышной позиции, то немедленно прекратила бы представление.

– Я и так уже осталась одна, так что дай мне спокойно умереть! Нужно было сделать это гораздо раньше – еще тогда, когда этот вор украл у меня жизнь и обрюхатил меня. Мне надо было взять и спрыгнуть вместе с младенцем с моста.

– Роза, этот младенец – я.

– Ребенок без отца – все равно что мертвый ребенок, даже хуже. Мы с тобой – отщепенцы.

Роза нелепым образом продолжала разглагольствовать из чрева печки. А кухня уже начала наполняться этой едкой, противной вонью, которую в свое время Мирьям учили распознавать как смертельно опасную. Звони в газовую службу! Открывай все двери, беги на улицу, зови соседей! Соседи, хорошо знакомые им люди, затаились за стенами с обеих сторон и, наверное, слышали Розины стоны и вопли, сидя на своих кухнях за утренним кофе и газетами. Роза давно уже перестала с ними разговаривать – со всеми до единого.

– Говори за себя! Зачем так лгать, Роза. После стольких-то лет. Если б ты хотела, чтобы у меня был отец, могла хотя бы сказать мне, где он. А ты даже письмо ему не разрешала написать!

– Да он бросил тебя, даже не взглянув в твою сторону. Думаешь, этот мужчина, когда он исчез за горизонтом, успел полюбить дочь, которая разве что кукол причесывать умела? Ты ведь еще не могла по достоинству оценить его величавые ораторские позы, не могла купить ему выпивку, не могла потешить его тщеславие. Я вот тоже всего этого не умела. И что бы ты написала этому мужчине?

– Мужчине! Послушать тебя – так все в твоей жизни произошло из-за мужчины. Пожалуй, для революционерки твое несчастье – какое-то слишком приземленное.

– Приземленное!

По понятным причинам, именно это словцо должно было особенно задеть такую пламенную обходчицу района, активистку Гражданского Патруля, ярую любительницу пеших прогулок, как Розу Циммер. Роза была, так сказать, патриархом приземленности и наводила страх на всех пешеходов в Саннисайде своими дознаниями на ходу. Запах газа продолжал распространяться по квартире, вызывая головную боль, которая обещала избавить присутствующих от всех головных болей в будущем.

– Отсталое, мама! Разве в революционном мире, который ты собиралась строить, мужчины и женщины не должны нести одинаковую ответственность за свою жизнь? Или все эти мечты теперь тоже отправились в печку?

Каждое слово, которое Мирьям метала сейчас в Розу, как и изящная подкрутка, сопровождавшая это метание, было взято у самой Розы. Мирьям смаковала такую идею: Роза должна ощущать, что с ней вступает в схватку ее двойник-отступник, демон, вызубривший наизусть все ее сокровенные лицемерные излияния. Ага, тебе нужен был свидетель?

– Отсталое? – завопила Роза.

Как зверь, который ретируется, внезапно наткнувшись в норе на врага, Роза вытащила голову из печки. Продолжая стоять на коленях, она вцепилась в Мирьям и повалила ее на пол. На секунду Мирьям очутилась в несуразных материнских объятьях: железные руки, невыносимо-обширная грудь, перекошенное лицо с едкими на ощупь, будто отбеливающее средство, слезами. А потом – словно Мирьям по-прежнему оставалась только ребенком, привыкшим, что ее руки просовывают в рукава, тело приподнимают, оставляя при этом синяки там и сям, – на нее вдруг накатилась страшная слабость: она уже угадала новое намерение Розы. Все силы, которые Мирьям с таким трудом удалось собрать, похоже, перетекли в чудовищные запястья и плечи матери, в ее борцовскую хватку. Роза стала запихивать голову Мирьям в печку – и та обмякла, словно тряпка. Какая разница – все равно вся кухня полна газа. Мирьям по-прежнему предпочитала думать, что Роза вряд ли все просчитала заранее – хоть и начала свой спектакль с закупоривания квартиры. Просто одно вдохновенное действие плавно перетекло в другое. Так вот как, оказывается, заслуживают право совершить убийство: вначале нужно заявить о готовности к самоубийству.

Может быть, Роза испытывала Мирьям. Может быть, и Мирьям испытывала ее – отказавшись сопротивляться. В любом случае, как только Роза ослабила свои тиски, Мирьям решила, что она проявляет не самоубийственную беспомощность, а, напротив, дерзкое своеволие. Мать подхватила Мирьям – обе начали валиться назад, и Мирьям, вылезая из печного отверстия, ударилась макушкой.

– Да ты и умереть готова, лишь бы отделаться от меня! – простонала Роза.

Она высвободилась, разрушив живую картину, которую они собой являли (мама читает дочке сказочку около плиты, извергающей поток газа), и разлеглась на полу мрачной трясущейся громадой. Одна из грудей нашла прореху в ночной рубашке и вывалилась, будто блинное тесто, на кухонный пол.

Мирьям выключила газ. Потом встала, оправила свою помявшуюся одежду, подошла к кухонному окну, подняла ставни и раскрыла створки, впуская свежий воздух. Перешагнула через лежащую мать, даже не взглянув, обошла всю квартиру и открыла все окна, чтобы утренняя прохлада развеяла смертельный яд. Проветривать придется долго. Когда Мирьям вернулась на кухню, Роза уже удалилась к себе в комнату и с похоронной мрачностью растянулась на высокой узкой кровати, будто изваяние в мраморном склепе – не то Грант, не то Ленин.

– Ты меня убиваешь, – изрекла Роза, каким-то радаром уловив приближение Мирьям к двери, хотя та и ступала на цыпочках.

Голова Розы не шевельнулась – и ее черные кудри, и седые виски казались высеченными в камне.

– Следую семейной традиции.

Заслужила ли Роза насмешки? Мирьям насмешничала, чтобы самой не лишиться рассудка.

– Не могу жить с тобой под одной крышей.

– Сначала я тебя убиваю своим уходом, да, а теперь ты сама меня выгоняешь?

– Ступай к нему.

Казалось, в Розе теперь говорила не мать, а какой-то ревнивый и самолюбивый шекспировский любовник – герцог, который материализует свои фантазии, превращая их в реальных соперников. И тогда Мирьям мысленно переоделась в мужское платье, подобно Розалинде, и тайком прокралась в святая святых общежития Колумбийского университета. Да она сейчас забралась бы куда угодно – лишь бы немного поспать после ночного бдения. В этой невозможной комедии Розе никак нельзя было втолковать, что ее роковое появление на сцене вконец разрушило хрупкий роман со студентом. Мирьям сомневалась, увидит ли она Портера еще хоть раз? Он казался теперь, – встраиваясь в шекспировскую фугу, звучавшую в ее голове, – каким-то персонажем из сновидений. Может быть, газ уже сделал свое дело – исподволь помутил ей разум? Лучше было оставаться в духовке – тогда бы она умерла. Шекспировские образы проносились у нее перед глазами: как и все нью-йоркские школьники, она выучила наизусть его пьесы намного раньше, чем могла хоть что-нибудь в них понять, и всю оставшуюся жизнь была обречена лишь соглашаться с тем, что Шекспир, оставаясь на своих старинных подмостках, давным-давно описал все мыслимые человеческие муки и глупости, какие только были или будут. Роза, просто помешанная на образовании, гордилась бы дочерью, если бы могла читать ее мысли. У Мирьям вдруг сделались ватные ноги, и она осела, как студень, на пороге Розиной комнаты. А Роза, возлежавшая на постели, оказалась на какой-то недосягаемой высоте.