Книга Беги, если сможешь - Чеви Стивенс

— Но я совсем не такая сильная. Аарон говорил, что если мы не будем есть и спать перед молитвами, то приблизимся к самопознанию, но мне просто становилось плохо.

— И сколько времени вы проводили без еды и сна?

— Иногда по нескольку дней. Не знаю, все словно в какой-то дымке. Они часами разговаривали с нами о центре, о своих убеждениях, о том, как можно изменить наши жизни.

Похоже, они использовали те же методики, что применяются в сектах для ломки новичков. В университете я писала работы о сектах и изучала особо деструктивные. Отнюдь не все возглавляли вооруженные параноики — самые опасные выступали под знаменем самопознания. Я еще многого не знала о центре, но, судя по всему, Аарон зашел очень далеко.

— А в ваш первый визит в центр все было так же?

Она покачала головой.

— Нет, там все было посвящено тому, чтобы замедлить свою жизнь. Очень успокаивающе. Я бродила по лагерю, и все улыбались или медитировали. Там было так тихо, и никто не переживал из-за машин, мобильников, фильмов, одежды, статуса. Мы ели здоровую еду, дышали свежим воздухом и старались выключить шум в голове.

— А когда вы начали участвовать в песнопениях?

— После пятого приезда я попросила разрешить мне остаться. Надо было доказать свою верность.

Она вдруг напряглась и потерла руки, словно замерзла.

— И вы перестали есть и спать?

Я начала понимать, что у центра было две личины — для окружающего мира это был тихий приют, но для его постоянных жителей дело обстояло несколько сложнее.

Она кивнула и начала грызть ногти, словно нервничая, что слишком много сказала.

— Да, все в таком роде.

— Хизер, ваше депрессивное состояние абсолютно естественно. У вас упал сахар в крови, а усталость только ухудшила положение.

Необходимо было, чтобы Хизер осознала, что ею манипулировали, — это помогло бы ей вырваться из замкнутого круга самообвинений. Она сказала, что после ухода из центра Даниэлю пришлось искать подработку, — интересно, что же случилось с наследством от бабушки и дедушки?

— Скажите, вас просили пожертвовать деньги в центр?

Она выглядела еще более встревоженной — взгляд ее метался по комнате, дыхание стало частым и прерывистым.

— Мне нельзя о них говорить. Я обещала Даниэлю, что ничего не буду рассказывать.

Значит, просили, и судя по реакции Хизер, она это сделала. Интересно, как Даниэль согласился уехать? Он явно хотел остаться, а судя по поведению Хизер, она склонна во всем соглашаться с мужем. Либо он уступил, чтобы порадовать ее, либо в глубине души уже начал сомневаться в происходящем.

Она молчала, и я продолжила:

— Вас не устраивала политика центра в том, что касалось воспитания детей. Скажите, с чем еще вы не были согласны?

Она бросила на меня беспокойный взгляд и пожала плечами.

— Что-то было… они просто все делали по-другому. Но многим так было лучше.

В последней фразе прозвучал вызов. Кого же она пыталась убедить?

— Что, например? — спросила я и тут же осознала, что мною движет личный, а не профессиональный интерес. Меня охватил гнев: не хочется стать доктором, которого волнуют только собственные переживания.

Но Хизер, казалось, даже не услышала моего вопроса.

— Я все вспоминаю, как впервые приехала туда. Было так весело, все вокруг были такими счастливыми. Мне было очень хорошо — впервые за много лет.

Ее глаза наполнились слезами. Эти слова напоминали то, как люди с ностальгией вспоминают о начале отношений после их окончания.

— Наверное, все дело во мне. Если даже там мне в итоге стало плохо, может, так будет всегда. Наверное, они были правы. Я боюсь быть счастливой. Ну зачем мы уехали?

— Вы сделали выбор, который сочли правильным. Вы хотели защитить своего ребенка.

Я повторила то же самое, что говорила в первый день.

— Не знаю, — нерешительно протянула Хизер. — Может, надо вернуться туда, когда я отсюда выйду…

— Не думаю, что сейчас вам стоит принимать какие-либо решения. Вы здесь, чтобы взять паузу и сосредоточиться на выздоровлении.

По лицу Хизер было видно, что она ускользает от меня.

— Как вы думаете, вам удастся сосредоточиться на себе?

Она молчала. Если бы я продолжала настаивать на ответе, она бы совсем закрылась, поэтому я предложила:

— Может быть, поговорим о чем-то еще? Вы упоминали свою знакомую Эмили. Не хотите рассказать о ней?

Она выглядела виноватой.

— Когда мы жили в коммуне уже несколько месяцев, нас приставили к новичкам — мы должны были стать им духовными сестрами или братьями и везде с ними ходить. Эмили всего восемнадцать. Она тоже пыталась покончить с собой. Так она там и оказалась.

Где теперь эта девушка? Если она склонна к суициду, то этот центр — самое худшее для нее место. Меня охватила тревога.

— У нее по-прежнему была депрессия, но я уговорила ее остаться в центре, и теперь она там живет. Если тебе удавалось уговорить кого-нибудь записаться на еще один семинар, то Аарон занимался с тобой медитацией лично. Мне хотелось ему понравиться.

В ее глазах плескалось отчаяние.

Подобная практика привлечения клиентов характерна для многих групп по саморазвитию и сект, но меня больше насторожило упоминание личных медитаций. Мне смутно вспомнилось, как Аарон уводил женщин, чтобы исцелить их, как он ласково касался их плеч или талии. Пытался он их вылечить или все было не так просто?

Я заставила себя подумать о пациентке, которая нуждалась в моей помощи.

— Хизер, очевидно, вы очень заботливый человек, — сказала я, глядя ей в глаза. — Вы наверняка хотели для Эмили всего самого лучшего.

Она посмотрела на свои бинты и тихо сказала:

— Не надо было ей меня слушать. Я никто. Даже умереть не сумела.

Глава 7

По пути домой я вспоминала жизнь в коммуне и Иву, благодаря которой, собственно, и заинтересовалась медициной. Она хорошо разбиралась в растениях и целебных травах и сразу же взяла на себя заботу о теплицах. К ней шли со всеми болезнями и ранами. Лавандой она лечила все — бессонницу, головные боли, расстройство желудка, царапины и нервы. Крапива годилась в качестве слабительного и обезболивающего, отвар медуницы помогал от кашля, тысячелистник успокаивал зубную боль и останавливал кровь.

От нее постоянно пахло какими-то травами — розмарином, ревенем, шалфеем, но чаще всего лавандой. Она варила мыло и бальзамы, готовила шампуни, лосьоны, пасты и масла. От ее пряностей еда словно оживала. Как-то раз я спросила, откуда она столько знает о растениях, и она рассказала, что выросла рядом с резервацией и много времени проводила с одной индианкой. Когда я спросила о ее родителях, она вдруг замерла, уголки ее губ опустились, и я тут же заговорила о другом.